— Были мгновения… — очнулась я наконец.
— С Эмили. Ведь так ее звали, да? Эмили?
— Я не хочу…
— Уверена, что не хотите. И все же именно об этом нам совершенно необходимо поговорить. Об Эмили. Единственном человеке в вашей жизни, кто…
— Вы ничего не знаете.
— Да? Хорошо. Тогда расскажите мне о тех, кто делал вашу жизнь счастливой. Отец, который вас бросил и постоянно подводил и выходки которого сломали вам карьеру в финансовой сфере? Или ваша мать, которая всю жизнь критиковала вас и вольно или невольно изводила своими придирками? А может, первая большая любовь вашей жизни, женатый мужчина, ваш научный руководитель…
— Кто вам все это рассказал? — выкрикнула я.
— А это важно?
— Не люблю, когда меня предают.
— Конечно. А зная то, что знаю я о вашей жизни, я вас не виню. Вся ваша жизнь — сплошная череда предательств, а кульминация — бегство вашего партнера Тео с…
— Довольно. — Я ухватилась за подлокотники своего кресла и развернула его на сто восемьдесят градусов, к двери. — Разговор окончен.
— Нет, пока я не услышу от вас рассказа о вашей поездке сюда.
— Пытаетесь сменить тему?
— Вас обнаружили в сугробе на обочине трассы двести два дней пять назад. До этого момента… что было?
— Я не буду вам все рассказывать.
— Нет, будете.
— Почему?
— Потому что я свободно могла дать заключение, что вы представляете опасность для общества.
— Я никому не причинила вреда.
— Пока. Но представьте, что мы отпустим вас отсюда, а вы вдруг решите повторить свою попытку, только на этот раз вам заблагорассудится поехать поперек дороги и врезаться в семейный автомобиль с четырьмя пассажирами…
— Я никогда такого не сделаю.
— Это вы так говорите. Но какие тому есть доказательства? Никаких, в сущности. А значит, вполне можно требовать для вас лишения свободы и водворения в спецлечебницу, если только вы не…
— Я оказалась в Монтане просто потому, что так получилось.
— Мне нужен более подробный рассказ.
— Я ушла из дома, с работы, из той жизни — и поехала.
— Сколько времени прошло после… несчастья?
— Три-четыре недели.
— Ив это время вам выписывали какие-то медикаменты, чтобы помочь вам справиться с…
— Зопиклон. Чтобы заснуть. Потому что я не спала. Потому что я не могла заснуть.
— Тот самый препарат, что вы приняли в машине?
— Все верно.
— И его вам выписал доктор Дин Стэнтон, штатный врач Государственного университета Новой Англии?
— Вы, конечно, уже с ним связывались?
— Он сказал, что вы к нему обращались — после несчастного случая вы были в очень скверном состоянии, но изо всех сил старались этого не показать. Вы настаивали на том, чтобы вернуться на работу уже через пять дней после похорон, и не прислушались к его совету взять отпуск. Больше всего его поразило, как вы держали себя в руках. Ваши коллеги тоже были удивлены этим — вашей несгибаемостью и тем, как упорно вы старались вести себя как ни в чем не бывало. Так продолжалось до тех пор, пока вы не напали на некую Адриенну Клегг. Не могли бы вы пояснить мне, что тогда произошло?
— Вы и так все знаете — наверняка кто-нибудь из сотрудников кафедры все вам рассказал.
— Я бы предпочла услышать это от вас.
— А мне не хочется об этом говорить.
— Потому что…
— Потому что мне не хочется об этом говорить.
— Не волнуйтесь так из-за этого. Ваш юрист мистер Алкен сообщил нам, что мисс Клегг решила не выдвигать против вас обвинений.
— Мне повезло.
— У вас имелась веская причина атаковать мисс Клегг?
— Еще какая. Сначала эта женщина втянула моего партнера в это дело с фильмом. Потом стала его любовницей. Они добились большого финансового успеха, а в результате скрылись, наделав долгов и повесив их на меня. Из-за всего этого я находилась в состоянии чудовищного стресса. Я не могла спать. У меня путались мысли. Из-за бессонницы у меня кружилась голова. Я не могла сосредоточиться. Я с трудом справлялась с самыми простыми вещами. Вот почему…
Я замолчала. Доктор Айрленд закончила фразу за меня:
— Вот почему вы вините себя в том, что случилось?
— Да, — шепнула я.
— Но вините также и Адриенну Клегг?
— Причина и следствие.
— И поэтому, когда она вернулась в Бостон, вы на нее напали?
— Причина и следствие.
— Вы это уже говорили.
— И снова повторяю. И больше я сейчас ничего не могу сказать.
Снова повисло молчание, и я понимала, что доктор оценивает меня, прикидывая, выдержу ли я, если она еще надавит.
— Ну что ж, продолжим через три дня. Кстати, вам не кажется, что стоило бы пообщаться с заведующим кафедрой, юристом, друзьями…
— Нет.
— Мы могли бы связаться с ними от вашего имени.
— Нет.
— Это окончательный ответ?
— Да.
— Депрессия — это естественная реакция на…
— После того, как тебя не хватило даже на то, чтобы убить себя?
Доктор Айрленд заскрипела ручкой по бумаге:
— Я назначаю вам антидепрессант, миртазапин. Главным образом для того, чтобы обеспечить вам нормальный сон.
— Он поможет мне не смотреть в зеркало и не видеть то, во что превратилось мое лицо?
— Это все заживет.
— А потом… Что потом? Я смирюсь наконец со своей «потерей», научусь с этим жить и перестану «горевать»? Вы собираетесь вешать мне на уши подобную чушь?
Доктор Айрленд встала и начала складывать вещи.
— Я могу утешать, когда меня об этом просят, — бросила она, — и могу быть безжалостной, если сочту, что это необходимо.
— Я в утешениях не нуждаюсь, доктор.
— Тогда вот вам безжалостная правда: вам придется жить с этим каждый день до самого конца жизни. И вы понимаете это, потому и собираетесь покончить счеты с жизнью, как только отсюда выберетесь.
— Этого вы знать не можете.
— Мы продолжим в четверг в то же время.
Вечером я приняла миртазапин. Сестра Рейнир объявила, что дает мне пятнадцать миллиграммов препарата («доктор велела»), чтобы я наверняка заснула.
— Доктор Айрленд рассказала, что вы напали на какую-то женщину с острым предметом. А потом рассказала, при каких это было обстоятельствах. Не могу сказать, что осуждаю вас. Не уверена, что не поступила бы так же.