Проснувшись, я вспомнил, как в 1998 году в Ростове-на-Дону зашел по делу в одно учреждение. Ждал нужного мне человека в приемной.
Его секретарша – дама лет тридцати пяти, самое маленькое! – меж тем болтала по телефону. Очевидно, с какой-то родственницей. И все время повторяла про папу и маму:
Папа велел, позвони папе, купи для папы, папа обидится, папа еще не знает; мама сказала, мама просила, а то мама подумает.
Я начал ставить в записной книжке крестики и нолики.
За пять минут разговора (а я не с самого начала считал!) она двадцать шесть раз сказала «папа» и восемнадцать – «мама».
Несчастные дети до старости лет.
– У нас с Наташей всё началось здесь, в Праге, – сказал Валерий Сергеевич. – Хотя, конечно, я ее знал довольно давно. Она сначала в нашей газете работала, потом в «Известия» перешла.
Мы с ним сидели в кафе на самом верху, около Града, на улице Увоз. Столик у каменной загородки, сверху вся Прага видна. Вечер. Красиво.
– Это смешно получилось, – продолжал он. – Лет пятнадцать назад. Конференция в Праге. Перспективы Европы. НАТО-шмато, ЕС-шмээс. Родной печатный орган меня командирует. Надо аккредитацию получать. В назначенный день иду в посольство. В центре, на улице Фучика, знаете?
– А как же, – сказал я.
– Иду себе пешком от Маяковки. Вхожу в приемную, вижу – она.
– Кто? – спросил я. – Наташа?
– Да нет! – засмеялся он. – Ну, неважно. Таня Петрова, условно говоря. Мы с ней были едва знакомы. Ничего особенного: крашеная брюнетка, широковатая в плечах. Но она мне очень нравилась. Сам не знаю почему. Я так обрадовался, что мы вместе в Прагу едем. Я ей киваю, она мне тоже. Отдали нам паспорта, я говорю: «Вам до метро?» Она: «Да, но… нет… мне тут надо…» – и убегает. Ну ладно, мало ли. В магазин зайти, или кто-то ее ждет. Постоял и пошел. И вдруг вижу – она по другой стороне Брестской улицы чешет к метро. Никто ее не ждет, никуда она не заходит. Просто не захотела идти со мной… Вам это вообще интересно слушать?
– Да, да, конечно! – сказал я.
– А то на меня иногда нападает этакий трёп, – вздохнул Валерий Сергеевич.
– Что вы, что вы! – сказал я.
– Вот. Через неделю в Праге. Вышел в холл гостиницы, хотел просто подышать, постоять на улице. Время полночь, голова гудит. А тут как раз Наташа, к лифту идет. Мы с ней давно были знакомы, я же говорил. Я к ней: «Давай пройдемся? Полчасика?» Она: «Давай!»
И тут, откуда-то сбоку, эта самая, условно говоря, Таня Петрова: «Гулять идете? Я с вами. Можно?»
А меня зло взяло. Значит, когда я тебе предлагал до метро дойти, ты не захотела? Так вот тебе. «Нет, – очень грубо говорю. – Нельзя». Она даже покраснела. «А почему?» – от растерянности спросила, такое хамство в лицо. «А потому, – отвечаю, – что нам с Наташей надо поговорить. Привет, пока». Взял Наташу под руку; вышли наружу.
Идем. Молчим. Вдруг Наташа спрашивает: «О чем ты хотел поговорить?»
А я ни о чем не хотел, я просто так, чтоб отвязаться от этой, условной Тани.
Молчу. Она повторяет: «Ну, говори, говори».
Я обнял ее за плечо и говорю: «А ты что, сама не догадалась?»
Она встала передо мной и спрашивает: «Правда?»
Я говорю: «Правда».
Поцеловались. Вернулись в гостиницу, в мой номер.
Потом прожили двенадцать с половиной лет. Сын уже в пятый класс пошел. Даже жалко было разводиться.
– Что ж развелись? – спросил я.
– Я же говорю, иногда нападает на меня этакий трёп… Однажды вечером, за бутылочкой красного, рассказал я Наташе эту историю. Сам не знаю зачем. Так, для смеха. Ведь всё уже прошло, быльем поросло.
– И что?
– Не простила, – сказал он и помолчал. – Жесткая женщина. А с виду и не скажешь. Молодец. Уважаю.
– А как эта, условная Таня? – спросил я.
– Прекрасно, – сказал он. – Муж, работа, двое детей, собака лабрадор. Светло-бежевая такая, добрая, дается погладить.
Приснилось, что научный руководитель – именно так, научный руководитель, а не ректор – одного крупнейшего вуза уговаривает меня пойти к ним работать.
– Кем работать? Какой курс читать? – спрашиваю.
– Встретишься с проректором, она тебе расскажет, – говорит он.
Проректор – женщина. Ее фамилия Касымова. Или Касымджанова, я точно не помню, но что-то такое.
Иду к этой госпоже Касымовой. Иду по большому старому коридору, где лампы в виде белых шаров, а на стенах – наружная проводка: витые провода в желтой матерчатой оплетке, нацепленные на маленькие фаянсовые изоляторы. Как в детстве, в бабушкиной квартире, думаю я.
У кабинета уже небольшая толпа.
Открывается дверь. Она выходит в коридор. Очень рослая довольно молодая тетка, совершенно русского вида, несмотря на фамилию. Темные волосы в пучок, серые глаза, нос картошечкой. Тугая черная юбка, белая кофта, сиреневый пиджак. Туфли сорокового размера; длинные стройные ноги.
Замечает меня. Отодвигает рукой тех, кто ее ждет. Говорит:
– А вот и вы! Пойдемте пить кофе. У нас тут замечательный кофе, – мы с ней идем по коридору. – Какой у вас размер костюма? А размер пальца, в смысле кольца? У нас тут прекрасные костюмы с огромной скидкой. Вам надо будет приодеться. У вас слишком тоненькое обручальное кольцо, несолидно, бедновато. У нас тут золото очень дешево, но для сотрудников. У вас есть машина? Вам оформят льготный кредит.
Мы поднимаемся по лестнице на следующий этаж.
Она вдруг спотыкается. Вскрикивает:
– Ой! Я ушибла палец! Я разбила палец до крови!
Садится на подоконник, снимает туфли и колготки. Вытягивает босую ногу:
– Посмотрите, как ужасно! Подуйте мне на палец!
На самом деле ничего ужасного. Ну, чуть покраснело около ногтя.
– Подуйте! – говорит она капризным детским голосом.
Я дую, никуда не денешься.
– Вы напишете заявление на имя ректора, – объясняет она. – Отдадите его мне. Я начну вас футболить. Вы пожалуетесь вашему другу, научному руководителю. Он скажет ректору. Ректор меня вызовет, наорет на меня. Я стану искать ваше заявление, а оно потерялось. Вам позвонит моя секретарша, извинится и попросит снова написать. Вы принесете, я его завизирую, сама отнесу ректору, и вас оформят.
Я говорю:
– А нельзя как-то проще?
– Таков сценарий! – говорит она.