Женщина говорит, что оно называется «Spinosa balsamica».
У женщины шея и виски вдруг покрываются узором жилок и пятен, синеют, становятся мокрыми.
Она говорит:
– Не смотри! Это просто аллергия! Но ты всё равно не смотри!
Эти жилки и пятна разрастаются, и вырастает как будто такой кожисто-костистый зонтик над ее ушами и бровями. Ужас.
Кто-то показывает мне старую газету, где фотография теток с лопатами и заглавие статьи большими буквами:
«НАШИ МОЩНЫЕ ПОДРУГИ».
Люди из лодочного клуба – у них на футболках и бейсболках написано «Annapolis Boat Club» – строят лодочную пристань. Все светлые, синеглазые, весноватые, с густыми рыжими волосами на мускулистых руках. Всё очень бодро-весело. То есть дело происходит в Аннаполисе, штат Мэриленд. Я там никогда не был. Один мой знакомый журналист, американец, там жил, всё время приглашал съездить в гости, всего час на автобусе, но я так и не собрался.
– Ну, привет, пока! – говорит мне какая-то женщина.
Я чмокаю ее в щеку, прощаясь.
Мы стоим в дверях ее квартиры.
– Давай поцелуемся всерьез, – говорит она.
У нее серьезные серые глаза и курносый нос. Она смотрит на меня пристально и туманно, как полагается смотреть в таких случаях.
Мы целуемся всерьез.
Она прижимается ко мне. У нее крепкое тело сквозь платье.
– Ты меня хочешь? – негромко спрашивает она после поцелуя.
Смотрит серьезно и хмуро.
Я молчу.
– Скажи, – еще тише говорит она. – Ведь хочешь?
– Нет, – бормочу я.
Мне очень неловко.
Она странным манером обсчитывает меня. Кстати, я не помню, что покупаю.
Говорит: «112 рублей».
Я ей даю сторублевку, десятку, выгребаю из кармана мелочь и ищу два рубля, разгребая монетки на ладони. Но двух рублей у меня нет. Почему-то там латвийские сантимы и какие-то другие иностранные мелкие деньги.
Вдруг она говорит:
– Вот, подарю вам эту квадратную монетку, хотите? – Показывает, доставая из кассы. – Это монета Папы Римского.
На монете профиль папы Иоанна Павла II и надпись что-то вроде «Pontifex Maximus».
– Спасибо! – говорю я и беру монетку, кладу в нагрудный карман.
– А что с двумя рублями делать? – говорит она. – С вас еще два рубля!
Тогда я даю продавщице еще одну сторублевку.
Она начинает отсчитывать сдачу. Купюра в пятьдесят рублей. Потом двадцать пять одной бумажкой – старая купюра, советская, сиреневая. Потом советская десятка, «красненькая».
– Что это за деньги? – говорю я. – Вы что?
Она начинает визжать, орать, ругаться и вообще ничего не отдает.
Но квадратная монетка все-таки остается у меня.
Я в мастерской художника. Ищу какую-то книгу. Книга вложена в узкий футляр, как деревянный переплет или как икона-складень. Раскрываю его, достаю книгу. Вижу, что на каждой стороне этого складня по три квадратные секции. То есть там должно было быть шесть икон. Но осталась только одна. Остальные квадраты пустые. Икона – новодельная, под Европу XIV века.
Желто-золотые узоры по краям. Я их рассматриваю.
Вижу, что сделаны не из раскрашенного алебастра или левкаса, и тем более не из бронзы, а просто – выдавлена краска из тюбика. Поэтому узоры такие грубые. Трогаю эти узоры пальцем, ощущаю легкий укол. Так колется завиток масляной краски, застывший на палитре.
В комнате нет окон. Дверь заперта снаружи. Никак не могу найти ключи, чтобы выйти.
Потом выхожу, неизвестно как. Оказываюсь на лестнице. Вспомнил, что забыл взять книгу. Хотя приходил именно за книгой. Но не возвращаюсь, иду по лестнице вниз.
Кружусь по большому двору, ищу то ли нужный подъезд, то ли нужную арку. Всё одинаковое, все красивое, подъезды без номеров, в арках запертые ворота.
Вынимаю белье из стиральной машины. Мне надо срочно высушить рубашку. Кладу ее на трубу – на сушку для полотенец – в ванной, остальное несу развешивать на балкон. Потом оказывается, что на трубу я нечаянно положил две рубашки, и они не высохли.
В большой комнате Ира с какой-то теткой. А я укладываюсь спать. Но я не должен показать, что я – ее отец.
Ира говорит тетке: «Это так, тут один дедушка…»
Во сне мне в лоб стукается жирная ночная бабочка.
Я громко говорю: «Moth!» (это по-английски – «мотылек»).
Ира говорит: «Не «Moth», а «Wig»!»
Несколько раз повторяет громко и резко: «Wig! Wig! Wig!»
Хотя «Wig» – это по-английски «парик»
Большая компания на какой-то даче. Две девушки целуются. Говорят мне, что они лесбиянки. Я почему-то очень этому рад. Говорю: «Ах, как это прекрасно!»
Дождь, беготня по дорожкам и газонам. Вбегаем в дом, разжигаем камин. Все веселятся.
Он переходит уже на нашу дачу. Несколько домов на участке соединены стеклянными галереями. Дождь идет все сильнее и сильнее. Я хожу по этим галереям < никаких галерей на самом деле нет > и пытаюсь разыскать людей, с которыми только что весело бегал по траве под дождем. Никого, ни одного человека. Только дождь стучит по стеклу.
Странное предложение в буфете: очень хорошее, красивое пирожное, с ягодами и кремом, – и к нему бесплатно чашка обыкновенного, слабого и невкусного чая. Или наоборот: чайничек очень хорошего чая – и к нему бесплатно простенький коржик.
Дачные ворота, въезд на участок – старый разбитый, без асфальта, без ничего. Только подсыпаны две полосы щебня по колее.
Вдруг приезжает Л. на битой «девятке» серого цвета.
Переднего номера нет, вместо него надпись «транзит».
Мне жалко, что у нее такая плохая, старая машина.
Она долго ставит машину. Туда-сюда, взад-вперед. Пытается попасть колесами на эту щебеночную подсыпку.