– Вот это хороший материал, – говорит он, – настоящий «инглиш».
Темно-серая, почти черная ткань в тонкий и редкий синий рубчик.
Наш дачный дом переделали в церковь. В большой комнате, гостиной с книгами, в «библиотеке», как мы ее называем, теперь помещение для молитв. Иконы, алтарь, подсвечники – всё как положено.
А еще к дому пристроили бассейн. В прихожей дверь, ведущая в кладовую, – вот там и вход. Заглядываю туда. У кромки бассейна сидят две женщины, мои знакомые, – молодая и совсем не молодая. Обе голые. Молодая – бесформенно жирная. От подбородка до бедер что-то розовое и колышущееся. А у старшей, которая всегда гордилась своими прекрасными стройными ногами, волосатые икры. Не просто волосатые, а покрытые густой и плотной шерстью, как у собаки.
На какой-то встрече выпускников я встречаю толстую старую тетку.
Она спрашивает прямо и строго:
– Почему ты на мне не женился?
– Правду сказать? – отвечаю я.
– Скажи правду! – говорит она еще строже.
– Потому что ты мне не дала, – говорю я. – Я же хотел! Я же приставал к тебе, помнишь? О, как я к тебе приставал! А ты забоялась, захотела гарантий. А ведь дать – самая лучшая гарантия. Я же совсем мальчик был, у меня никого не было. Ты бы мне дала, я бы к тебе очень привязался, и женился бы. Даже если бы мне родители стали запрещать, я бы такой крик поднял:
«Я ее люблю! Я не могу без нее! Она уже фактически моя жена!» Обязательно бы женился.
– Ну, женился бы, а потом? – сощуривается она.
– А потом не знаю. – Я развожу руками.
Я что-то продаю. Не помню что именно. Какую-то небольшую вещь в коробке. Приношу ее в специальное учреждение. Скупка товаров у населения. Вроде комиссионного магазина, но все очень современно оформлено. Не старая советская комиссионка, куда там! Стекло и сталь, компьютеры, кожаные диваны для ожидающих.
Вот моя очередь подходит.
– Что вы желаете получить в уплату? – говорит девушка за стойкой.
– То есть? – Я не совсем понимаю вопроса.
– За свой товар вы можете получить рубли, морковь или общественные секции.
– Может быть, акции? – переспрашиваю я.
– Нет, именно общественные секции, – терпеливо объясняет она. – Это новый финансовый инструмент.
– Подскажите, посоветуйте – что лучше?
– Вот смотрите сами, – говорит она. – Рубли. Рубли вы можете обменять на валюту в специальном обменном пункте. Но курс очень невыгодный. Морковку вы можете сразу съесть. А общественные секции принимаются в любом магазине. Но в магазинах ничего нет, пусто.
Я чувствую, что придется брать морковку.
Мой друг Андрей Колесников, какая-то совсем незнакомая дама, еще одна дама, похожая на Эльвиру Набиуллину, и я – мы вчетвером идем в буфет. Дело происходит на конференции. В голову влетает недостойная, жлобская мысль: это весьма высокопоставленные дамы, их положено вести обедать в дорогое место, а тут так сложилось, что мы пойдем в очень демократичный, чуть ли не студенческий, буфет. В недорогое место. Поскольку конференция проходит в каком-то институте.
Эти дамы все время весело повторяют: «Будет так демократично, так по-студенчески!»
Мы идем по громадному институтскому зданию, с лестницами и переходами.
Вдруг по дороге вижу – книжный киоск. Книги новые и старые, все очень яркие. Подхожу буквально на секунду, бросить взгляд. Вижу книжку: «Кто для кого работает». Пособие для 5-го класса. 1964 год. В отличном состоянии. Листаю – книга о разделении труда и структуре занятости с первобытных времен до наших дней. Цена 140 рублей. Хочу купить, по-быстрому.
У меня только пятитысячный билет.
Продавец ищет сдачу с убийственной медлительностью. Долго считает. У него не хватает. Он пожимает плечами. Тогда я сам лезу в его чемоданчик, отдираю подкладку, нахожу целую кучу денег и сам себе отсчитываю сдачу. Хватаю книгу, отбегаю от киоска, ищу своих спутников.
А они уже ушли. Я мечусь по коридору, не могу их догнать, не могу понять, куда, в какую сторону они ушли, не знаю, где буфет, – и никто, кого я спрашиваю, тоже не знает.
Старик покупает виниловые пластинки и пишет на бумажке глупые стихи. Рифмы такие: «винила – любила», «звукосниматель – ты снимаешь платье».
Огромный магазин, где продаются старые пластинки.
Много народу.
Мне подают счет за съеденное вчера в клубном ресторане. То есть как будто я вчера там ужинал, а сегодня зашел в этот клуб выпить кофе, и вот официант приносит счет. Несусветно, нереально дорого. Двадцать семь тысяч рублей за скромный ужин на троих без спиртного.
Необычная бумажка, которую дает мне официант, – из такой бумаги были сделаны старые советские пакеты с сахаром. Светло-коричневая, плотная, глянцевая. И в самом деле, это разорванный пакет. Сзади написано:
«Сахар-песок рафинированный». Счет написан от руки, неразборчиво. Зато сумма – крупными цифрами.
– Вы что, с ума сошли? – говорю я. – Сколько насчитали!
– Это клубные цены, – отвечает официант.
Я говорю с некоторой угрозой:
– Вот сейчас скажу Глебу (это какой-то мой приятель, который здесь всем заправляет, то ли хозяин, то ли председатель совета клуба). Скажу Глебу, он разберется!
Официант отвечает:
– Глеб сам стонет от этих цен!
Старик – тот, который в первом сне покупал виниловые пластинки, – заказывает в ресторане пол-литра вина. Ему приносят графин. Он говорит: «Как-то маловато!» Ему объясняют: «У нас вино продается бокалами по сто пятьдесят грамм. Мы вам налили три бокала».
«Итого четыреста пятьдесят?» – спрашивает он. «Да, итого четыреста пятьдесят».
Тогда он заказывает бутылочку пепси 0,33 и стакан.
Выливает пепси в стакан и начинает переливать вино из графина в бутылочку. Официанты, сгрудившись, наблюдают за ним. Уже видно, что вина едва-едва хватит – то есть его обсчитали на один бокал.
Старший менеджер говорит: «Кто?»
Официантки начинают визжать.
Так громко визжат, что я просыпаюсь.
Приснилась история, как у нас появился – погибший потом – котенок по имени Сократ.