Последний покинул свое законное место минут через двадцать. Я просунул отвертку между стеной и рамкой, но рамка не поддавалась. То ли приклеена, то ли на цемент посажена. Тогда я самое широкое лезвие открыл и попробовал снять рамку. Не вышло снова. Я стал всю эту конструкцию поворачивать сначала по часовой стрелке, потом против, чтобы хоть так сдернуть. И дело пошло.
— Что ты тут, командир, шарашишься? — Это Колыванов пошел до ветру.
— Ты что же не в туалет? Поживи хоть день как человек.
— Мне как собаке привычней. Воздуха мне тут мало. Зеркальце, что ли, облюбовал?
— Да свое разбил. А это смотри какое.
— Знатное. А чего? Не снимается?
— Да снял почти.
Зеркальце поворачивалось на оси, и я уяснил, что оно посажено еще на один болт. Осевой.
— Водки не выпьем? Там много еще осталось.
— Давай, по чуть-чуть.
Колыванов нацедил по полстакана.
— Ну, будем.
— Угу.
— Ну как?
— Пошло, пошло.
— Ну и я пошел.
И хорошо, что пошел. Потому что за зеркальцем оказалась дверка. Обратная сторона рамки была цельнобронзовая, и к ней припаяна шпилька с резьбой, сантиметра два длиной. Тонкая работа, а гнездо под шпильку оказалось в стальной дверке. В дверке скважина замочная. Сейфик, заподлицо со стеной. Дверка в диаметр рамки.
Ключи от всех помещений уцелели. Связка торчала в одной из дверных скважин. Я не поленился принести ее и поискать подходящий. Но ничего у меня не получилось, не было там такого ключа. Бросить бы это дело. Ну что там могло быть? Золотые монеты, царские десятки или дублоны какие-нибудь. Подобные находки полагалось сдавать командиру подразделения по акту.
Пыль времен лучше всякого цемента держала рамку. Ее очень давно не снимали со стены.
В хозяйственной постройке я нашел не что иное, как ручную дрель, с набором сверел, вполне пристойным. Вот о таких вещах нужно и можно сожалеть. Вообще много инструмента осталось в замке. Ведь и хозяйство большое. Котел, приспособления всякие, мост подъемный, наверняка действовавший до недавнего времени.
Никаких дублонов там не оказалось. Шкатулка деревянная, очень красивая. А в ней те самые тексты.
Бумага старая, источившаяся от времени. Мелким шрифтом набрано, на пишущей машинке, по-французски, с подписями и исходящими номерами.
— И что это есть?
— Грамоты какие-то. На латыни, что ли. Похоже на французский. Думаю, в штабе они ни к чему. Доберемся до дому, сдам в Университет. Или в Эрмитаж.
— Коробочка-то знатная. Давай меняться, командир?
— А вот коробочку никому не отдам. И вообще, вон посыльный из штаба. Водную преграду преодолевает. Готовиться всем к построению.
Мы ушли дальше, по этому же берегу, в другой населенный пункт. Днем в замок вошел взвод ОМОНа, возвращавшийся после отдыха. Но семнадцатое января того года я запомню хорошо. В полночь я отвечал на вопросы в штабе. Потому что взвод тот, в Замшелово, был перебит полностью.
— То есть как? — не поверил я.
— А вот так. Никто ничего толком и сообразить не смог. Десант. Спецы. По телам видно — наши подвергались допросу, и серьезному.
— А посты?
— Что «посты»? Ты хоть понимаешь, что такое настоящая диверсионная группа?
— Румынская?
— Бери выше. Что они там могли искать? Ты все сдал?
— Все, — солгал я.
— На самом деле все?
— Все. И бойцы ничего не взяли. Все картины и книги мы сдали. Ну, разве безделушки какие. Вроде часов.
— Каких часов?
— Настенных, каминных, наручных. Этого добра каждый день хватает. Да еще шкатулка…
— Какая?
— Из сейфа, — сказал я, понимая, что родной «СМЕРШ» до всего дознается. И до сейфа, и до листочков. Только больно не хотелось мне их отдавать. Словно они меня об этом просили.
— Так, — обрадованно сказал молодой человек, сидевший до того в углу комнаты, в тени, — и что же там было?
— Бумажки какие-то. Манускрипты.
— На каком языке?
— На латыни.
— Оперативных документов не было?
— Никак нет.
— И где эти листочки?
— Потерял. Сжег.
— То есть как «сжег»?
— Виноват. Оплошность какая-то жуткая. С растопкой перепутал.
— Где шкатулка? — поинтересовался особист.
— У меня в «сидоре». В расположении части.
— Пишите все, что сказали. Вот там сядьте и пишите. Все пишите. Что видели в замке, что слышали, кто приходил, что спрашивал.
— Никто не приходил и не спрашивал.
— А сейф как нашли?
— Зеркальце со стены снимал.
— И где оно?
— В расположении части. В сидоре.
— Когда напишете, свободны. И помалкивайте там. Про диверсантов.
— Слушаюсь.
Вот и все. Я вернулся к себе, листочки из шкатулки вынул, подумал хорошо, планшет подпорол, вложил туда пачечку, а она тонкая, небольшая, и прихватил суровой ниткой. И вовремя я это сделал.
Через три дня, демонтировав оборудование, в автобусе мы ехали в сторону России. Это был уже тыл. Ехали спокойно. Остановил нас пост, проверил документы. Старший лейтенант, два ефрейтора, рядовой. Камуфляж с иголочки, оружие новое. Я еще позавидовал: вот как кое-кого стали снабжать.
Нам было велено посадить в салон троих танкистов. Велено так велено. Открылись дверки, и мы поехали.
Если бы мы вернулись к посту через три минуты, то никаких новых форменок уже бы не обнаружили. А еще через пять минут следовавший с десятиминутным интервалом Ковалев на своем КамАЗе не обнаружил на дороге нашего автобуса, а проехав еще километров семь, увидел его на опушке леса, вдалеке. Никому, кроме Ковалева, он был неинтересен, и, не заметь он его, я бы сейчас этого не рассказывал. А произошло вот что.
Знакомства на фронте коротки и мгновенны, как расставания. Про замок злополучный танкисты узнали довольно скоро. Убедились, что мы именно те, кого они разыскивают, а мы убедились, каковы в деле диверсанты. «Диверсанты», впрочем, — слишком убогое название. Спецназ, одним словом. Еще через пять минут мы лежали за автобусом на той самой опушке, рожами вниз, руки стянуты за спиной. А «танкисты» быстро и умело производили досмотр личных вещей. Коробочку ту они нашли сразу и меня оттащили в сторону. Посадили спиной к дереву, и старший, с капитанскими погонами, спросил:
— Из замка шкатулка?
— Из него, родимого.