Анна Ивановна плачет, я выхожу из машины и прогуливаюсь.
Из рукописи Федора Великосельского
Надир Хачилаев
На счету Хачилаева около семидесяти освобожденных заложников. Хачилаев лакарец. Это одна из народностей в Дагестане. Он представитель одного из самых уважаемых родов. Брат Надира Хачилаева Магомед — депутат Народного собрания Дагестана.
Когда местные власти не могут справиться с обстановкой, то просят помощи у Хачилаева.
Двадцатого мая девяносто восьмого года в Новолакском районе Дагестана чеченцы захватили сразу более восьмидесяти человек и погнали их на территорию Чечни. Жители окрестных сел сформировали ополчение и блокировали границу с Чечней. Со стороны Чечни выдвинулся крупный вооруженный отряд. До начала кровавой бойни оставались минуты, когда глава правительства Дагестана Хизри Шихсаидов, которому подчинены силовики республики, пришел к Хачилаевым.
Братьям удалось остановить войну и забрать заложников.
Тогда дагестанские власти, убоявшись содеянного, решили разоружить и Хачилаевых. На рассвете, когда дом, где они находились, был полностью блокирован, братья поговорили с премьер-министром по телефону. Однако премьер не пошел им навстречу, и в семь утра по дому был открыт ураганный огонь. Людям Хачилаевых удалось прорвать оцепление. Позже братья со своим отрядом сделали ответный жест — захватили здание Госсовета Республики. Теперь Магомед Хачилаев в тюрьме, а Надир — персона нон-грата в республике. Он скрывается в Чечне и освобождает заложников.
…Старик-заложник вышел из «рафика». Анна Ивановна пошла ему навстречу и потеряла сознание. Ее подхватили.
— Может, передумаешь? — спросил Костя.
— В огне брода нет.
— Ну, тогда с богом.
Когда колонна ушла на российскую сторону и замыкающий «УАЗ» скрылся за поворотом, я заплакал.
— Добро пожаловать в свободную Ичкерию, — торжественно произнес мой сопровождающий. Он был худ, невысок ростом и без оружия.
Я оказался в ауле, название которого забыл, посреди пьяных, только отошедших от разборки чеченцев. Меня повели в дом.
— Андрюша! — окликнули меня.
— Да.
— А я Ахмед.
— Я рад за тебя.
— В плен хочешь? Выкупа много будет? Ты богатый?
— Гол как сокол.
— Все так говорят вначале.
Это был мой первый чеченец, с которым я говорил в Ичкерии.
— Видишь вон тот дом?
— Который?
— С зеленым забором и черепичной крышей.
— Вижу. А почему у тебя черепичная?
— Это не у меня. Это у бывшего председателя. Туда иди. Вот.
И он отдает мне свой мешок и автомат.
— Зачем это?
— Неси. Устал я маленько. Да еще кое-куда зайти нужно.
— А… Это… Дойду я до него?
— Не говори чепухи. Ты у меня в гостях. А кто обидит — стреляй. — И он громко смеется. — Иди, там вроде гостиницы. Тебя ждут.
И Ахмед оставил меня одного, совсем недалеко от живописной группы чеченов, которые еще только-только отошли от разборки по поводу заложников.
Меня всегда умиляли в новостях кадры с аккуратными заборами вокруг чеченских домов. В эти эфемерные сооружения вкладывалось столько труда. Нужно было и трубу нарезать, и жесть накроить, и узор сделать. А если кирпич, то тоже кладка с какими-то прибабахами. Заборы эти означали в сравнении с русскими, даже крепкими и замысловатыми, одно — у них вселенная бытовая, она же крепость, — это дом. У нас — весь белый свет. И внутри должно быть то же самое. Я открыл калитку и шагнул во двор, весь в деревьях.
Мне не удалось осмотреться, поскольку тут же открылась дверь и навстречу мне вышел юноша в кожаной куртке поверх спортивного костюма.
— Заходи, гостем будешь.
— Аллах акбар, — зачем то приплел я.
— Хайль Гитлер, — отозвался он и принял у меня автомат и мешок. — Добро пожаловать на землю свободной Ичкерии.
Из средней большой комнаты меня провели через кухню, где прямо из трубы, из шланга какого-то гофрированного, просунутого в плиту, шел газ. Пламя горело ровно и невозмутимо. В казане варилось мясо.
— Кушать будем. Отдохни пока.
Вторая по коридору комната была приготовлена для меня. Койка с панцирной сеткой, застеленная солдатским одеялом, подушка, чистые простыни и наволочка. Матрас. На столе — древний советский графин и граненые стаканы. На стене — громкоговоритель. Я покрутил ручку громкости. Тишина. Шкаф обычный, канцелярский. Окна во внутренний двор. Там беседка, сад и стена уже глухого каменного забора.
Я присел на койку, осмотрелся. На спинке кровати висело полотенце. Значит, где-то была и ванная комната. Я вышел в коридор.
— Как звать тебя, юноша? — позвал я парня.
— Магомед.
— Хорошее имя.
— А главное, редкое. Чего хочешь? Сортир дальше по коридору. Умывальник там же.
Никакого водопровода не было в помине. Не работал. Но все здесь умиляло. Унитаз дорогой, от какой-нибудь «Лаверны» или «Кратона», раковина примерно оттуда же. И эмалированное ведро с водой и кружкой на дужке. Я сходил в комнату, вынул из сумки своей зубную щетку, пасту, мыло, бритву, чистую рубашку. Умылся, привел себя в порядок. Захотелось еще немного пожить.
Я прилег на свою койку и задремал. Очнулся оттого, что кто-то на меня смотрел. Это Ахмед, прошел в комнату тихо и сидел теперь на стуле напротив.
— В разведчики не годишься. Не чувствуешь опасность.
— А в чем она? Я же в гостях.
— Кругом война. А вдруг сейчас русские? Кто таков? Я гость Ахмеда. На кухне Магомед. И пойдем все по одной статье.
— По какой?
— По той, где импровизированный расстрел при попытке что-то объяснить.
— Меня уже расстреливали в Моздоке.
— Расскажи.
— Потом как-нибудь. Жрать хочу.
— А ты не местный? Жена тебя не кормит?
— Вот именно что не местный.
Он вышел на кухню и вернулся с мясом, лепешками, литровой бутылью какого-то пойла. Все это, включая горячую кастрюлю, нес одновременно, как эквилибрист.
— Я парня отпустил. А мы поговорим. Покушаем. Ахмед опять отправился на кухню и принес тарелки, приправу какую-то, густо пахнувшую чесноком. Разлил по стаканам зелье.
— Коньяк.
— А вера позволяет?
— Не говори чепухи. Ну, будем.
Потом он долго объяснял мне, что такое вайнах.
— Я агроном. Колхозник. И поэтому мне легче тебе объяснить все через, мягко говоря, удобрения.