Я ощутил, как тело дернулось по направлению к петле. И в этот момент мне пришла в голову мысль: если я не могу перебороть внушение, может быть, получится исказить его так, что оно разрушится само? Как при борьбе с помехами медленно гасят одну радиоволну с помощью другой. Это довольно сложно и противоречит всякой логике — однако работает. Я надеялся, что мой импровизированный кустарный вариант тоже сработает: образ только начал формироваться в голове, а губы уже произносили:
— Хорошо, я покажу вам.
И моя форма сцепилась с чужим импульсом принуждения, словно шестерни в неисправном механизме. Я будто чувствовал, как частицы формы кружатся в моем мозгу, бьются изнутри в черепную коробку. Но, возможно, мне это просто казалось. Это было уже не важно. Мышцы ожили, я резко отдернул голову от петли и торжествующе посмотрел на Лесли.
— А может быть, и нет.
Огромная рука, протянувшись сзади, ухватила меня поперек тела. Широкая ладонь опустилась мне на затылок, толкая голову вперед, к петле. Я почувствовал запах ткани из верблюжьей шерсти и аромат шанелевского лосьона после бритья. Очевидно, пока я радовался своей находчивости, Сивелл неслышно подкрался сзади.
— А может быть, и да, — возразила Лесли.
Я дернулся. Бывают, конечно, физически слабые здоровяки, по Сивелл уж никак не относился к их числу. Поэтому я воткнул шприц в оголившуюся часть его руки и впрыснул всю дозу. Но доза эта, к сожалению, была рассчитана на Лесли, которая меньше Сивелла вполовину. Хватка на моей шее не ослабевала, пока Лесли не крикнула:
— Тяни канаты!
И я задергался в воздухе, подвешенный за шею.
Спасло меня только то, что петля, в которой я болтался, являлась частью театральной декорации и устроена была по всем правилам техники безопасности так, чтобы не удушить обаятельного хорватского баритона, на чьей шее должна была затянуться. Скользящий узел был не настоящий, а внутри веревки находилась проволочная основа, не дающая петле сжаться. Не сомневаюсь, было предусмотрено и ушко, чтобы присоединить удавку к хитро замаскированным ремням, на которых должен был повиснуть обаятельный баритон после завершения своей прощальной арии. Но у меня, к сожалению, никаких ремней не было, и я чуть не задохнулся, выбираясь из проклятой удавки, и разодрал подбородок до крови. Чтобы не свалиться, я просунул в петлю локоть и крепко ухватился за веревку, но по спине все равно прошла волна болезненной дрожи.
Мельком глянув вниз, я понял, что болтаюсь как минимум в пяти метрах над сценой. И что веревку теперь ни за что нельзя отпускать.
Внизу, подо мной, Лесли повернулась лицом к зрителям.
— Вот она, наша полиция! — провозгласила она. За ее спиной Сивелл тяжело опустился на ступеньки, наклонившись вперед, словно выдохшийся спринтер. Гидрохлорид эторпина наконец начинал действовать.
— Поглядите-ка, — воскликнула Лесли, — один представитель нашего закона болтается в воздухе, а другой уснул как убитый — несомненно, под действием алкоголя. Мы, добропорядочные англичане, доверяем грязным свиньям, которые, в сущности, ничем не отличаются от злодеев, которых должны ловить. Так до каких же пор, леди и джентльмены, мальчики и девочки, вы готовы это терпеть? Почему представители высшего общества платят налоги, а иностранцы — нет, и к тому же желают для себя привилегий, которые являются прерогативой англичан, с трудом завоеванной и сохраненной?
Держаться становилось все трудней, но я старался не думать о том, что будет, если я разожму пальцы. По обеим сторонам сцены тяжелыми складками висел занавес. Я размышлял, удастся ли ухватиться за одну из них, если как следует раскачаться. Перехватив петлю двумя руками, я перенес вес и принялся раскачиваться с помощью ног.
— Так кто же более несчастен? — вопрошала Лесли. — Те, кто не требует ничего, кроме соблюдения собственных прав, — или те, кто жаждет всего сразу: социального обеспечения, жилищных льгот, пособий по инвалидности — и при этом ни за что не платит?
Что я хорошо усвоил из курса истории, так это реформу Законов о бедных. И понимал сейчас, что Генри Пайк либо пользуется памятью Лесли, либо последние двести лет регулярно читал «Дейли Мейл».
— И что же, они выражают благодарность? — продолжала Лесли, и публика зашумела в ответ. — Разумеется, нет! Ибо привыкли думать, что все это принадлежит им по праву.
Было очень трудно не залетать за край сцены. Я попытался скорректировать траекторию и начал выписывать восьмерки. Несколько метров по-прежнему отделяло меня от подмостков, и я раскачивался изо всех сил, поджав ноги для большей скорости.
Внезапно зрительный зал взревел. Я ощутил, как вокруг поднимается волна гнева, злобы, ярости — и разливается, как вода из коллектора после ливня. В самый ответственный момент я отвлекся и врезался в занавес. Попытался ухватить руками и коленями максимум ткани, чтобы не съехать с размаху вниз, на сцену.
А потом погасли все лампы. Они не мигали, не искрили — просто погасли безо всяких спецэффектов сами по себе. Я был уверен — где-то в недрах здания Королевской Оперы некие микрочипы, обеспечивающие работу сложной осветительной системы, превратились в мелкий песок. Когда висишь на одних руках и еле держишься, двигаться, пожалуй, получится только вниз. И я, с трудом преодолевая боль в предплечьях, начал осторожно спускаться по занавесу.
В темноте со стороны зрительного зала не было слышно криков паники, и в сложившейся ситуации это пугало гораздо больше, чем если бы они раздавались.
Одинокий белесый луч упал откуда-то и, словно прожектором, осветил Лесли.
— Леди и джентльмены, а также мальчики и девочки! — воззвала она. — Думаю, настало нам время выйти на воздух и немного поиграть!
Один из маминых дядьев как-то купил билеты на матч «Арсенала» со «Шпорами» в Хайбери и взял с собой меня, потому что его сын не смог пойти. Мы сидели в самом низу, среди обладателей абонементов, — они были самыми яростными футбольными фанатами из тех, кто пришел посмотреть игру, а не подраться. Находиться в такой толпе — все равно что попасть в волну прилива. Можно пытаться двигаться в противоположном направлении, по смысла в этом никакого нет — вас все равно будет нести вперед. Игра получилась неинтересная, и было очень похоже, что окончится она нулевой ничьей. Этот момент неотвратимо приближался, как вдруг в добавочное время «Арсенал» совершил решающий бросок. Когда они вышли на линию штрафного, весь стадион затаил дыхание, все шестьдесят тысяч человек. И когда нападающий «Арсенала» четко послал мяч в ворота, я, сам того не ожидая, заорал от восторга вместе с остальными. Это было совершенно непроизвольно.
Вот примерно то же самое я испытывал теперь, когда Генри Пайк повел публику прочь из здания Оперы. Должно быть, я все же соскользнул с занавеса и пролетел последние два метра вниз, ибо вдруг обнаружил, что лежу на сцене с резкой пульсирующей болью в ноге и острым желанием разбить кому-нибудь лицо. Кое-как поднявшись на ноги, я увидел прямо перед собой изуродованное лицо Лесли.