Мы легли спать, а утром Дарья ушла в одиннадцать, чмокнув меня в щеку и предупредив, что вернется поздно: у нее намечались переговоры с немцами, а после них – фуршет. Я позавтракал, сунул в клетку Петруши банан, перебрался в свою квартиру, выглянул в окошко и выяснил, что сегодня дежурят Джеймс Бонд и Итальянец. Затем натянул свитер (погода стояла прохладная), взял сумку и совсем уж собрался отправиться в институт, в родимый свой Промат, да призадумался.
После произошедших событий сейф в Промате уже не казался мне идеальным тайником. Пусть команда бета до него не доберется, рассуждал я, равно как и лишенные руководства гаммики; но можно ли считать, что сейф недоступен сотрудникам ФСБ? Разумеется, нет. Остроносый Иван Иванович – человек неглупый и быстро сообразит, где спрятаны объекты государственной важности. Собственно, таких мест всего лишь три: мое жилище, моя фазенда и моя работа. Фазенда сгорела: кто-то (люди Скуратова?.. вряд ли Танцор с мормонышем…) учинил квалицифированный обыск и разыскал коробку. Может быть, и в квартире искали, в моей и в Дарьиной, да ничего не нашли. Значит, остается работа. Есть, разумеется, и другие варианты, но этот явно обладает приоритетом. Пошарят опытные умельцы в моей проматовской лаборатории – и амулеты будут найдены, а мне предъявят обвинение и закатают в Соловки. Ну, не в Соловки, так в другое место… куда там сейчас закатывают всяких неблагонадежных типов…
Отсюда следовал вывод, что гипноглифы лучше всего держать при себе – как средство защиты и как товар для возможных переговоров с достижением взаимного консенсуса. Консенсус, правда, оставался под вопросом, а вот оборонительная функция была вполне очевидной. Пусть я не знал, не ведал, на что годится черный амулет, пусть я лишился белого, зато приобрел красный, превращавший меня в супермена, что являлось определенной гарантией безопасности. Если успею взглянуть на него… Серж, например, не успел…
Надо успеть! Насколько я помнил, действие всех гипноглифов было стремительным и необоримым, но лезть в карман за патрончиком, открывать его, вытряхивать гипноглиф на ладонь – слишком длительный процесс, чреватый потерей темпа. Я представил его во всех подробностях и сморщился от досады: за это время меня могли раз десять пристрелить и раз пять повязать. Требовалось что-то иное, какой-то другой способ, сравнимый с той скоростью, с которой палец давит на спуск, а кулак бьет в челюсть.
К счастью, я вспомнил, что алый амулет имеет форму диска, и тут же полез в письменный стол, разыскал старые часы на металлическом браслете, разобрал их, вытряхнул механизм и сунул вместо него гипноглиф. Затем катализатор ярости устроился на моей руке, надежно скрытый под рукавом свитера – готовое к бою оружие, которым можно воспользоваться за полсекунды. Ощутив себя в безопасности, я собрался, уложил в сумку бумажник, сигареты, пустой футляр из-под алого гипноглифа и пару нечитанных газет, спустился по лестнице, бросил призывный взор на Джеймса Бонда с Итальянцем и неторопливо зашагал к метро.
По дороге в институт мысли мои кружились вокруг загадочных свойств черного амулета. Желтый и золотистый исчезли, но пять остальных были испытаны, вольно или невольно, на собственной шкуре. Полученный опыт служил необходимой пищей для анализа, для генерации гипотез и всевозможных любопытных выводов; размышляя на эти темы, я ощущал себя котом, который резвится в стайке разноцветных мышек. Четыре уже пойманы, две убежали, а вот пятая, черненькая, никак не давалась в лапы… Если верить Косталевскому, эта мышка была опасной – может, не мышкой вообще, а дьяволом, принявшим облик маленького хвостатого зверька. Патрон Сергея говорил: не открывайте красного и черного футляров… Я убедился, что его предупреждение – отнюдь не пустой звук: ведь алый катализатор ярости, увиденный несколькими людьми, привел бы к неизбежному побоищу. А черный? Может быть, посмотрев на него, я овладел каким-то неведомым даром? Скажем, гипнотизировать на расстоянии?
Чуть-чуть повернув голову, я уставился на Джеймса Бонда и Итальянца, маячивших в пестрой толпе пассажиров, и приказал им спустить штаны. Дохлый номер! Оба и бровью не повели. Тогда я начал внушать полной даме средних лет, сидевшей рядом, что у нее расстегнулся ремешок на босоножке. Дама поднялась, наступила мне на ногу, отдавив ее своим немалым весом, и гордо выплыла в дверь на остановке «Горьковская». Я, прихрамывая, юркнул за ней: мне тоже полагалось выходить, так как Промат находится неподалеку, на улице Мира, справа от Австрийской площади.
Добираясь туда, я думал уже о Косталевском. Воображаемый белый лист с квадратиками и овалами мерцал передо мной компьютерным дисплеем, будто предлагая изобразить новые линии, стрелочки, пунктиры, а над центральной рамкой с фамилией Косталевского торчала голова – лысая, с мощным академическим лбом и и маленькими хитрющими глазками. Голова подмигивала мне, ухмылялась и беззвучно шевелила губами, как бы спрашивая: ну, догадался, крысолов? Допер, чем мы повязаны? Все еще нет? Ну, так шевели рогами, недоумок!
Я шевелил, и постепенно в конце тоннеля моих рассуждений начала брезжить истина. Вероятная истина, поскольку абсолютной не существует, а в трансцендентную я, как праведный атеист, не верю. Итак, предположим, что Косталевский скрывается и делает это гораздо успешней, чем Серж Арнатов; его, конечно, ищут – ищут всеми силами команды альфа, однако профессор неуловим. О причинах неуловимости Косталевского тоже стоило поразмышлять, но не сейчас, потом; главное – ищут и не могут найти. Он тоже ищет – ищет амулеты, оставшиеся у Сергея; цель поисков – неясная, однако след привел ко мне. И было сказано: никому не отдавайте!.. Ждите и не волнуйтесь!.. Я вас навещу…
Навещу! Не в этом ли суть вопроса? Иными словами, кто же такой Дмитрий Григорьевич Хорошев? Последняя надежда ФСБ, луч света в темном лабиринте и путеводная ниточка к профессору Косталевскому… Не так уж мало, но и не так уж много… Зато профессор – это дичь! Во всех отношениях крупная и подходящая для высших чинов ФСБ.
Но почему он с ними не поладил? В конце концов, Федеральная служба безопасности – не мятежное графство Тулузское в средневековом французском королевстве; ФСБ – одна из государственных структур, над ней – правительство и президент, а сбоку тоже всякого понаверчено, от Думы до генеральной прокуратуры. Не поладил с ФСБ – значит, не поладил с властью. Отчего? По каким таким соображениям?
Оставив этот вопрос без ответа, я нырнул в проматовскую проходную, миновал в надлежащей очередности первый, второй и третий посты и добрался до своей лаборатории. Там оставалось все по-прежнему: Борис Николаевич, мой шеф и начальник, играл с компьютером в шахматы, зевал и пробавлялся крепким чайком. Увидев меня, он энергично помахал рукой:
– Дмитрий!.. Что-то вы к нам зачастили… Когда же я вас видел? Вроде бы и трех недель не прошло?
– Ровно двадцать дней, – сказал я.
– Непогрешим и точен, как настоящий математик… Но я ошибся на день, то есть в пределах квадратичной погрешности. Ну, неважно. Двадцать дней или двадцать один – какая разница? Ничего не изменилось.
«Борис, ты не прав», – мысленно возразил я. Восприятие времени субъективно, и если ничего не изменилось для тебя, то всяких прочих двуногих разумных смололи жернова судьбы или осыпал дарами капризный рок. Кто-то умер и кто-то родился, кто-то погиб под пулями, кто-то взошел на вершины власти, а кто-то сверзился вниз, кто-то женился, кто-то развелся, кто-то уверовал в бога, а кто-то предался дьяволу. Со мной провидение тоже наигралось всласть. Кто я был? Крысолов с компьютером вместо волшебной дудочки. А кем я стал? Надеждой ФСБ, хранителем секретных государственных объектов. Вот извлеку их сейчас из сейфа…