— Подождите, — сказала женщина.
Это было первое слово, которое она произнесла. Она поднялась, сняла очки и, положив их на верхнюю полку, вернулась на место. Разгладив халат на бедрах, она стиснула пальцы и снова положила руки на колени.
— Теперь готовы? — спросил Анри.
— Ну, давайте же, — сказал я. — Нажимайте.
Анри направил маленький пульверизатор на участок голой кожи как раз под ухом Симоны и нажал на кнопку. Пульверизатор издал мягкий шипящий звук, и из выпускного отверстия вырвалось облачко водяной пыли.
— Вынимайте затычки! — крикнул Анри боксеру и, быстро отскочив от женщины, встал рядом со мной. Боксер взялся за ниточки, торчавшие из ноздрей, и дернул за них. Смазанные вазелином затычки легко выскользнули из носа.
— Ну что же вы! — крикнул Анри. — Начинайте двигаться! Бросьте затычки на пол и медленно идите вперед! — Боксер сделал шаг вперед. — Не так быстро! — закричал Анри. — Медленнее! Так лучше! Идите! Идите же! Не останавливайтесь!
Он был вне себя от возбуждения, и должен признаться, что и я начал заводиться. Я взглянул на женщину. Она сидела, съежившись, на стуле, всего лишь в нескольких ярдах от боксера, напряженная, недвижимая, следя за каждым его движением, и я поймал себя на том, что вспомнил о белой крысе, которую однажды видел в одной клетке с питоном. Питон собирался проглотить крысу, и крыса это знала, и потому она низко прижималась к земле, будучи загипнотизирована или, скорее, околдована медленным приближением змеи.
Боксер медленно двигался вперед.
Когда он миновал пятиметровую отметку, женщина разжала руки и положила их на колени ладонями вниз. Потом передумала и положила их как бы под ягодицы, ухватившись за сиденье стула с обеих сторон, приготовившись, так сказать, к предстоящему нападению.
Не успел боксер миновать двухметровую отметку, как запах ударил ему в нос. Он резко остановился. Глаза его потускнели, и он закачался, точно его ударили по голове молотком. Мне показалось, что он вот-вот упадет, но он удержался на ногах. Он стоял и легко покачивался из стороны в сторону, как пьяный. Потом неожиданно начал как-то странно фыркать и сопеть, напомнив мне свинью, обнюхивающую свое корыто, и вдруг без всякого предупреждения прыгнул на женщину. Он содрал с нее белый халат, платье, белье. После этого началось черт знает что.
Вряд ли стоит в подробностях описывать, что происходило в последующие несколько минут. Вы и сами можете почти обо всем догадаться. Должен, однако, признаться, что Анри, вероятно, был прав, остановив свой выбор на исключительно крепком и здоровом молодом человеке. Очень не хотелось бы об этом говорить, но сомневаюсь, что мое тело человека среднего возраста выдержало бы эти невероятно энергичные упражнения, которые вынужден был проделывать боксер. Я не склонен к созерцанию эротических сцен. Это не по мне. Но в данном случае я был буквально прикован к месту. В боксере проснулась страшной силы животная страсть. Он вел себя как дикий зверь. И в самый разгар происходящего Анри проделал интересную вещь. Достав пистолет, он бросился к боксеру и закричал:
— Отойдите от женщины! Оставьте ее, или я вас застрелю!
Боксер не обращал на него внимания, поэтому Анри выстрелил у него прямо над головой и закричал:
— Я не шучу, Пьер! Я убью вас, если вы не прекратите!
Боксер и взглядом его не удостоил. Анри прыгал и плясал по всей комнате, крича:
— Это удивительно! Потрясающе! Невероятно! Смесь действует! Действует! Мы добились своего, мой дорогой Освальд! Мы добились своего!
Представление кончилось так же внезапно, как и началось. Боксер вдруг отпустил женщину, поднялся, моргнул несколько раз, а потом спросил:
— Где это я, черт побери? Что случилось?
Симона как ни в чем не бывало вскочила со стула, схватила свою одежду и выбежала в соседнюю комнату.
— Благодарю вас, мадемуазель, — сказал Анри, когда она пролетала мимо него.
Самым интересным было то, что ошеломленный боксер ни малейшего представления не имел о происходившем. Он стоял голый, весь в поту, озираясь и пытаясь сообразить, как оказался в таком положении.
— Что я делал? — спрашивал он. — Где женщина?
— Вы были великолепны! — кричал Анри, бросая ему полотенце. — Все в порядке! Тысяча франков ваши!
В эту минуту дверь распахнулась, и в лабораторию вбежала голая Симона.
— Обрызгайте меня еще раз! — воскликнула она. — О, мсье, хотя бы разок обрызгайте меня.
Лицо ее светилось, глаза сверкали.
— Эксперимент закончен, — сказал Анри. — Идите одевайтесь.
Он крепко взял ее за плечи и вытолкал в другую комнату. Потом запер дверь.
Спустя полчаса мы с Анри отмечали наш успех в небольшом кафе. Мы пили кофе с коньяком.
— Сколько это продолжалось? — спросил я.
— Шесть минут тридцать две секунды, — ответил Анри.
Потягивая коньяк, я смотрел на людей, прогуливающихся по тротуару.
— Каков будет следующий шаг?
— Прежде всего я должен кое-что записать, — сказал Анри. — Потом поговорим о будущем.
— Кому-нибудь еще известна формула?
— Никому.
— А как же Симона?
— И она ничего не знает.
— Вы ее записали?
— Да, но так, что разобрать никто не сможет. Завтра перепишу.
— С этого и начните, — сказал я. — Мне тоже потребуется экземпляр. Как мы назовем эту смесь? Нам нужно придумать название.
— Что вы предлагаете?
— „Сука“, — сказал я. — Назовем ее „Сукой“.
Анри улыбнулся и медленно покачал головой. Я заказал еще коньяку.
— С ее помощью запросто можно подавить бунт, — сказал я. — Получше слезоточивого газа. Представьте, какая разыграется сцена, если обрызгать ею разбушевавшуюся толпу.
— Мило, — произнес Анри. — Очень мило.
— Еще „Суку“ можно продавать очень толстым, очень богатым женщинам по баснословным ценам.
— Можно, — сказал Анри.
— Как вы полагаете, она сможет помочь мужчинам восстановить потенцию? — спросил я у него.
— Разумеется, — ответил Анри. — Об импотенции навсегда будет забыто.
— А как насчет восьмидесятилетних старцев?
— У них тоже восстановится потенция, — сказал он, — хотя это их и погубит.
— А неудачные браки?
— Мой дорогой, — сказал Анри. — Да возможности ее применения беспредельны.
В этот самый момент в голове у меня медленно начала зарождаться одна мысль. Как вы знаете, я страстно увлекаюсь политикой. И моей самой сильной страстью, хотя я и англичанин, является политика Соединенных Штатов Америки. Я всегда считал, что именно там, в этой могущественной стране, населенной разными народами, наверняка решаются судьбы всего человечества. А между тем во главе ее стоял президент, которого я терпеть не мог. Это был порочный человек, проводивший порочную политику. Что еще хуже, это было непривлекательное существо, лишенное чувства юмора. Так почему бы мне, Освальду Корнелиусу, не сделать так, чтобы он оставил свой пост?