— Привет, — сказал Шеф. — Ну, привет. Проходи, садись.
— Говорите по-гречески, — сказал врач. — Она вас не понимает.
Киль, Питер и я переглянулись, и Киль сказал:
— О Господи, да это же наша маленькая девочка. Отличная работа, доктор.
Она узнала Киля и подошла к нему. Он взял ее за руку и сел на скамейку. Остальные тоже сели. Мы дали ей немного жареной солонины. Она стала медленно есть, не отрывая глаз от тарелки.
— Подать сюда Перикла, — сказал Шеф.
Перикл, грек, был переводчиком, прикрепленным к эскадрилье. Замечательный был человек. Мы нашли его в Янине, где он работал учителем в местной школе. С начала войны у него не было работы.
— Дети не ходят в школу, — говорил он. — Они уходят воевать в горы. Я не могу преподавать арифметику камням.
Вошел Перикл. Он был старый, с бородой, с длинным острым носом и грустными серыми глазами. Рта не было видно, но, когда он говорил, казалось, что улыбается его борода.
— Спросите, как ее зовут, — сказал Шеф.
Тот произнес что-то по-гречески. Девочка подняла глаза и ответила:
— Катина.
Только это она и сказала.
— Послушай-ка, Перикл, — попросил Питер, — спроси у нее, зачем она сидела на груде этих развалин в деревне.
— Да оставьте вы ее в покое, ради Бога, — сказал Киль.
— Давай, Перикл, спрашивай, — повторил Питер.
— Что я должен спросить? — нахмурившись, сказал Перикл.
— Зачем она сидела на груде развалин в этой деревне, когда мы ее нашли?
Перикл опустился на скамью рядом с девочкой и снова заговорил с ней. Говорил он ласково, и видно было, как при этом улыбается и его борода. Он подбадривал девочку. Она слушала его и, казалось, раздумывала, прежде чем ответить. Потом она произнесла лишь несколько слов, которые старик и перевел:
— Она говорит, что под камнями осталась ее семья.
Дождь пошел еще сильнее. Он стучал по крыше палаточной столовой так, что брезент трясся от напора воды. Я встал и, подойдя к выходу, поднял кусок брезента. Гор из-за дождя не было видно, но я знал, что они окружают нас со всех сторон. У меня было такое чувство, будто они смеются над нами, смеются над тем, как нас мало, и еще над тем, что храбрость наших летчиков бессмысленна. Я чувствовал, что горы умнее нас. Разве это не они повернулись сегодня утром к северу в сторону Тепелена, [18] где увидели тысячу немецких самолетов, собравшихся под сенью Олимпа? Разве не правда, что снег над Додоной [19] растаял за день и по летному полю побежали ручейки? Разве Катафиди [20] не спрятал свою голову в облаке, так что наши летчики, если и решатся на полет сквозь белизну, разобьются о его твердые плечи?
Я стоял и смотрел на дождь. Я точно знал, что теперь горы против нас, ибо чувствовал это нутром.
Вернувшись в палатку, я увидел, что Киль сидит рядом с Катиной и учит ее английским словам. Не знаю, преуспел ли он в этом, но он рассмешил ее, и то, что ему это удалось, замечательно. Помню, как она вдруг звонко рассмеялась. Мы все обернулись в ее сторону и увидели совершенно другое выражение лица. Только Киль мог сделать это, никто другой. Он был таким веселым, что трудно было сохранять серьезность в его присутствии. Этот веселый высокий черноволосый человек сидел на скамейке и, подавшись вперед, что-то негромко говорил и при этом улыбался. Он учил Катину говорить по-английски. Он учил ее смеяться.
На следующий день небо прояснилось, и мы снова увидели горы. Мы патрулировали войска, которые медленно отступали в направлении Фермопил, и столкнулись с «мессершмиттами» и Ю-87, бомбившими с пикирования пехоту. Кажется, мы подбили несколько машин, но они сбили Сэнди. Я видел, как он падает. С полминуты я сидел не двигаясь и наблюдал за тем, как его самолет по спирали идет вниз. Я сидел и ждал, когда он выпрыгнет с парашютом. Помню, я включил связь и тихо произнес: «Сэнди, давай прыгай. Да прыгай же. Земля уже совсем близко». Но парашюта не было видно.
Приземлившись и вырулив к месту стоянки, мы увидели Катину, которая стояла около медпункта с врачом, — не девочка, а крошечный человечек в грязном ситцевом платье. Она стояла и смотрела, как приземляются самолеты. Когда к ней подошел Киль, она сказала:
— Tha girisis xana.
— Что это значит, Перикл? — спросил Киль.
— Просто — «ты снова вернулся», — ответил Перикл и улыбнулся.
Когда самолеты взлетали, девочка сосчитала их на пальцах и теперь обратила внимание на то, что одного самолета не хватает. Мы снимали с себя парашюты, а она все пыталась нас спросить об этом, и тут кто-то вдруг сказал:
— Смотрите. Вон они.
Они воспользовались просветом между холмами, и теперь масса тонких черных силуэтов приближалась к аэродрому.
Все бросились к окопам для укрытия, и я помню, как Киль подхватил Катину и побежал вместе с ней за нами, и еще я помню, как она всю дорогу вырывалась, точно тигренок.
Едва мы оказались в окопах и Киль отпустил ее, как она выскочила и побежала по полю. Опустившись так низко, что можно было разглядеть носы летчиков под очками, «мессершмитты» открыли огонь из пулеметов. Вокруг вскипали облачка пыли, и я увидел, как запылал один из наших «харрикейнов». Я смотрел на Катину, стоявшую прямо посреди поля. Расставив ноги, она твердо стояла на земле к нам спиной и смотрела вверх на немцев, проносившихся мимо нее. В жизни я не видел такого маленького человечка, такого сердитого и грозного. Казалось, она кричит на них, но шум стоял такой, что слышен был только гул двигателей и стрельба авиационных пулеметов.
А потом все кончилось. Все кончилось так же внезапно, как и началось, и тут Киль сказал, пока другие молчали:
— Никогда бы так себя не повел, никогда. Даже если бы с ума сошел.
В тот же вечер Шеф подсчитал, сколько нас осталось в эскадрилье, и добавил имя Катины к списку личного состава, а начальнику материально-технического обеспечения было приказано выдать ей палатку. Таким образом 11 апреля 1941 года она вошла в списочный состав нашей эскадрильи.
Спустя два дня она знала имена или клички всех летчиков, а Киль уже выучил ее говорить «Удачно слетал?» и «Отличная работа».
Но время было очень напряженное, и, когда я пытаюсь восстановить события час за часом, в голове у меня образуется туман. Главным образом, помнится, мы сопровождали «бленхаймы» в Валону, или же атаковали с бреющего полета итальянские грузовики на албанской границе, или получали сигнал бедствия от нортумберлендского полка, в котором говорилось, что их бомбит едва ли не половина самолетов, имеющихся в Европе, и у них там творится черт знает что.