— Король, дама, десятка червей. Туз, валет пик. Бубен нет. Дама, валет треф…
— И обрати внимание, — сказал я, — пальцами он показывает ей, сколько у него карт такой-то масти.
— Каким образом?
— Этого я не знаю. Ты же слышала, что он говорит об этом.
— Боже мой, Артур! Ты уверен, что они весь вечер именно этим и занимались?
— Боюсь, что да.
Она быстро подошла к кровати, на которой лежала пачка сигарет. Закурив, она повернулась ко мне и тоненькой струйкой выпустила дым к потолку. Я понимал, что что-то нам нужно предпринять, но не знал что, поскольку мы никак не могли обвинить их, не раскрыв источника получения информации. Я ждал решения моей жены.
— Знаешь, Артур, — медленно проговорила она, выпуская облачка дыма. Знаешь, а ведь это превосходная идея. Как ты думаешь, мы сможем этому научиться?
— Что?!
— Ну конечно, сможем. Почему бы и нет?
— Послушай. Ни за что! Погоди минуту, Памела…
Но она уже быстро подошла близко ко мне, опустила голову, посмотрела на меня сверху вниз и при этом улыбнулась хорошо знакомой мне улыбкой, которая, быть может, была и не улыбкой вовсе — ноздри раздувались, а большие серые глаза с блестящими черными точками посередине испещрены сотнями крошечных красных вен. Когда она пристально и сурово глядела на меня такими глазами, клянусь, у меня возникало чувство, будто я тону.
— Да, — сказала она. — Почему бы и нет?
— Но, Памела… Боже праведный… Нет… В конце концов…
— Артур, я бы действительно хотела, чтобы ты не спорил со мной все время. Именно так мы и поступим. А теперь принеси-ка колоду карт, прямо сейчас и начнем.
На утро третьего дня море успокоилось. Из своих кают повылезали даже самые чувствительные натуры — из числа тех пассажиров, которых не было видно со времени отплытия. Они вышли на верхнюю палубу, стюард расставил для них шезлонги, подоткнул пледы им под ноги и удалился, а путешественники остались лежать рядами, с лицами, повернутыми к бледному, почти не излучавшему тепла январскому солнцу.
Первые два дня на море было умеренное волнение, и это внезапное спокойствие и пришедшее вместе с ним чувство комфорта способствовали тому, что настроение у всех пассажиров стало более благожелательным. К вечеру, имея позади двенадцать часов хорошей погоды, они начали чувствовать себя уверенно, и к восьми часам кают-компания заполнилась людьми, которые держались как бывалые моряки.
Где-то к середине ужина по тому, как под ними слегка закачались стулья, пассажиры поняли, что снова началась бортовая качка. Поначалу она была едва ощутимой — медленный, неспешный крен в одну сторону, потом в другую, но и этого было довольно, чтобы среди собравшихся произошла внезапная перемена настроения. Некоторые пассажиры оторвались от своих тарелок, словно ожидая, едва ли не прислушиваясь, когда судно будет снова крениться. При этом они нервно улыбались, а во взглядах была тревога. Другие оставались совершенно невозмутимыми, третьи открыто выражали уверенность — кое-кто из последних шутил по поводу ужина во время качки, издеваясь над теми, кто уже испытывал мучения. Затем корабль стал крениться из стороны в сторону быстро и резко. Прошло лишь пять-шесть минут после того, как произошел первый крен, а судно уже сильно раскачивалось, и сидевших на стульях пассажиров стало отбрасывать в сторону, как в автомобиле на крутом повороте.
Наконец судно качнулось весьма основательно, и мистер Уильям Ботибол, сидевший за столом старшего интенданта, увидел, как из-под поднятой вилки его тарелка с отварным палтусом под голландским соусом неожиданно поехала в сторону. Начался переполох, все потянулись за своими тарелками и бокалами для вина. Миссис Реншо, сидевшая справа от старшего интенданта, вскрикнула и уцепилась за руку своего соседа.
— Веселенькая нас ждет ночь, — сказал интендант, глядя на миссис Реншо. — Дует так, что нам, похоже, нелегко придется.
Он произнес это едва ли не с удовольствием.
Подбежал стюард и обрызгал водой скатерть между тарелками. [37] Волнение среди пассажиров улеглось. Большинство из них продолжили ужин. Остальные, включая миссис Реншо, осторожно поднялись и, стараясь не обнаруживать нетерпения, стали пробираться между столиками к выходу.
— Ну вот, — сказал интендант, — началось.
Он одобрительно оглядел оставшихся. Путешественники сидели тихо, внешне держались спокойно. На лицах некоторых была написана нескрываемая гордость; кому-то казалось, что их принимают за настоящих моряков.
Когда ужин закончился и подали кофе, мистер Ботибол, который со времени начала качки был необычайно серьезен и задумчив, неожиданно поднялся и, взяв свою чашку кофе, сел на освободившийся стул миссис Реншо и тотчас зашептал в ухо интенданту:
— Простите, не могли бы вы мне кое-что сказать, прошу вас.
Интендант, человек небольшого роста, толстый, с красным лицом, наклонился к нему, выражая готовность слушать.
— Что случилось, мистер Ботибол?
— Вот что мне хотелось бы знать…
На его лице была написана тревога. Интендант внимательно смотрел на него.
— Вот что мне хотелось бы знать. Капитан уже рассчитал расстояние, которое судно пройдет за сутки? То есть прежде чем на море стало так беспокойно. После ужина ведь будут принимать ставки.
Интендант, собравшийся выслушать слова благодарности в свой адрес, улыбнулся и откинулся на стуле, как это делает человек с полным животом.
— Думаю, что да, — ответил он.
О том, чтобы произнести эти слова шепотом, он и не подумал, хотя голос автоматически понизил, как это делают в ответ на заданный шепотом вопрос.
— И давно, по-вашему, он это сделал?
— Да где-то днем. Обычно это происходит днем.
— В котором часу?
— Ну, этого я не знаю. Часов, думаю, около четырех.
— Скажите мне еще вот что. Как капитан определяет расстояние? Это очень сложно?
Интендант взглянул на озабоченное лицо продолжавшего хмуриться мистера Ботибола и улыбнулся, отлично понимая, к чему тот клонит.
— Видите ли, капитан проводит небольшое совещание со штурманом, они изучают погодные условия и многое другое, а потом рассчитывают расстояние, которое судно должно пройти за определенное время.
Мистер Ботибол кивнул, какое-то время обдумывая услышанное, а потом спросил:
— Как вы полагаете, капитан знал, что сегодня испортится погода?
— На этот счет ничего не могу сказать, — ответил интендант.
Он глядел прямо в маленькие темные глазки собеседника и видел, как в его зрачках пляшут искорки.