— Э, нет. Напрасно так говорите. Хотел бы я посмотреть, как вы их ловите в канализационной трубе! Именно что вы стали бы делать, вот что я хотел бы знать.
— Да я бы просто их отравил, и все тут.
— А куда именно положили бы вы яд, могу я спросить?
— В канализационную трубу. Куда же, черт возьми, еще?
— Вот как! — ликующе воскликнул крысолов. — Я так и знал! В канализационную трубу! И знаете, что будет? Его смоет, вот и все. Канализационная труба — это вам все равно что река.
— Это вы так думаете, — сказал Клод. — Это только вы так думаете.
— Да это факт.
— Ладно, пусть будет так. А что вы сделали бы, мистер Всезнайка?
— Где нужно знать крыс — так это когда ловишь их в канализационной трубе.
— Ну давайте же, рассказывайте.
— Слушайте. Я расскажу вам. — Крысолов сделал шаг вперед и заговорил доверительным и конфиденциальным тоном, как человек, разглашающий потрясающую профессиональную тайну: — Прежде всего надо помнить, что крыса это грызун, понятно? Крысы грызут. Все, что ни дайте, не важно что, что-нибудь такое, чего они никогда и не видели, — и что они будут делать? Они будут это грызть. Так вот. Вам надо лезть в канализационную трубу. И что вы делаете?
Он говорил мягко, гортанно, точно лягушка квакала, и казалось, что он все слова произносит с каким-то необыкновенным смаком, словно чувствует их вкус на языке. Акцент у него такой же, как у Клода, — сильный, приятный акцент бакингемширской глубинки, но голос крысолова был более гортанным, слова звучали сочнее.
— Спускаешься в канализационную трубу и берешь с собой самые обыкновенные бумажные пакеты из коричневой бумаги, а в этих пакетах — сухой алебастр. И больше ничего. Потом подвешиваешь пакеты к верхней части трубы, чтобы они не касались воды. Понятно? Чтобы воды не касались, но чтобы крыса могла дотянуться до них.
Клод зачарованно его слушал.
— А дальше вот что. Крыса плывет себе по трубе и видит пакет. Останавливается. Обнюхивает его и ничего плохого не чувствует. И что она делает?
— Начинает его грызть, — радостно вскричал Клод.
— Ну да! Именно! Именно это она и делает! Она начинает грызть пакет, пакет разрывается, и крыса за свои труды получает целую порцию алебастра.
— Ну?
— Это ее и губит.
— Она умирает?
— Ну да. Тут же!
— Алебастр вообще-то не ядовит.
— А! Вот именно! Как раз тут-то вы и не правы. Алебастр разбухает. Если его смочить, он разбухнет. Как только он попадает крысе в горло, разбухает и убивает ее наповал.
— Не может быть!
— Крыс надо знать.
Лицо крысолова светилось тайной гордостью, и, поднеся свои костлявые пальцы близко к носу, он принялся потирать ими. Клод в восхищении смотрел на него.
— Ну и где же тут крысы?
Слово «крысы» он произнес мягко, гортанно, сочно, будто полоскал горло топленым молоком.
— Давайте-ка посмотрим на крррыс!
— Вон в том стоге сена, за дорогой.
— Не в доме? — явно разочарованный, спросил он.
— Нет. Только вокруг стога. Больше нигде.
— Бьюсь об заклад, что они и в доме есть. По ночам, видно, пробуют вашу еду и распространяют всякие болезни. У вас тут никто не болеет? — спросил он, посмотрев сначала на меня, потом на Клода.
— У нас все в порядке.
— Вполне уверены?
— О да!
— Этого никогда не знаешь. Можно болеть неделями и не чувствовать этого. Потом вдруг… бац! — и готово. Вот почему доктор Арбутнот так привередлив. Вот почему он так быстро меня прислал, понятно? Чтоб помешать распространению болезни.
Теперь он облачился в мантию санитарного врача. Он словно был тут самой важной крысой, глубоко разочарованной в том, что мы не страдаем от бубонной чумы.
— Я чувствую себя отлично, — нервно проговорил Клод.
Крысолов еще раз вгляделся в его лицо, но ничего не сказал.
— И как вы собираетесь поймать их в стоге сена?
Крысолов хитро усмехнулся, обнажив зубы. Он залез в рюкзак и вынул из него большую жестянку, которую поднес к лицу. Из-за нее он посмотрел на Клода.
Яд! — прошептал крысолов.
Он произнес это слово зловеще.
— Смертельный яд, вот что тут такое! — При этом он как бы взвешивал банку на ладони. — Хватит, чтобы миллион человек убить!
— Страшная вещь, — сказал Клод.
— Именно так! С ложечкой этого поймают, на полгода посадят, — сказал он, облизывая губы. У него была манера при разговоре вытягивать шею.
— Хотите посмотреть? — спросил он и, вынув из кармана монету в одно пенни, с ее помощью открыл крышку. Вот! Смотрите!
Протягивая банку Клоду, чтоб тот посмотрел внутрь, он произносил слова нежно, почти любовно.
— Пшеница? А может, ячмень?
— Овес. Вымоченный в смертельном яде. Возьмите в рот только одно зернышко, и через пять минут вам крышка.
— Правда?
— Ну да. Я эту банку всегда на виду держу.
Он погладил ее и слегка потряс, так что зернышки овса внутри мягко зашуршали.
— Но не сегодня. Сегодня ваши крысы этого не получат. Нет, не получат. Вот где нужно знать крыс. Крысы подозрительны. Страшно подозрительные твари крысы. Потому сегодня они получат чистый вкусный овес, который не причинит им никакого вреда. От него они только толще станут. И завтра получат то же самое. И он будет такой вкусный, что через пару дней все крысы с округи сбегутся.
— Довольно умно.
— В таком деле надо быть умным. Надо быть умнее крысы, а это о чем-то говорит.
— Вы и сами стали, как крыса, — сказал я.
У меня это выскочило по ошибке, прежде чем я успел подумать, что говорю, но я действительно не мог этого не сказать, потому что все время не спускал с него глаз. Но на него мои слова произвели удивительное действие.
— Ага! — воскликнул он. — Вот именно! Хорошо сказано! Хороший крысолов должен быть больше крысой, чем любая крыса на свете! Он даже должен быть умнее крысы, а это не так-то просто, скажу я вам!
— Уверен, что не просто.
— Ну ладно, тогда пошли. Я не могу терять тут целый день. Леди Леонора Бенсон просит меня срочно прийти к ней в дом.
— У нее что, тоже крысы?
— Крысы у всех есть, — ответил крысолов и засеменил по дороге, направляясь к стогу сена, а мы стояли и смотрели ему вслед.
Походка его так была похожа на крысиную, что оставалось только удивляться, — медленная, очень осторожная, с согнутыми коленями, и шаги совсем не были слышны. Он ловко перескочил через изгородь, вышел в поле и быстро обошел вокруг стога сена, разбрасывая овес по земле.