– Упаси Бог! Поскорее бы мне стать наконец старой развалиной, потому что сейчас я такой юнец, что дальше некуда: если уж и в молодости я не знал, что со мной будет дальше, то теперь и подавно… Как был я сумасшедшим так сумасшедшим и остался. Не веришь? Вот посмотрел бы ты на меня вчера вечером… Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Бедный Хуан-Тигр! Я теперь словно заново родился. Или как будто бы я повернул назад и опять иду по той же самой дороге. Нет, не пойду я с тобой в твою глухомань, не пойду. Там я быстро стану диким зверем, который живет сам по себе. Спасибо за приглашение, но лучше уж я останусь здесь. И чем больше вокруг меня будет толпиться народу, тем более одиноким буду я себя чувствовать. Меня загнали, затравили, заперли в клетку: как там ни бейся, а все равно из нее не выберешься. Приходится смириться. Что поделаешь – надо терпеть. Нет уж, ничего мне теперь не надо: как оно есть, так и ладно. Вот тебе и Хуан-Тигр. Вчера для меня все кончилось, – отрезал он, будто высекая эпитафию на своем могильном камне.
– Не хочешь, не надо, дело хозяйское. Но если вдруг передумаешь, вспомни, что я тебе сказал.
К вечеру базарная площадь опустела. Донья Илюминада заперла дверь своего магазина и, кутаясь в шаль, вышла на улицу. Хуан-Тигр не сдвинулся с места. Колокола церкви святого Исидора зазвонили по покойнику, и вскоре на площади появилась траурная процессия: это хоронили Кармону. Все, кто был на рынке, присоединились к шествию, но Хуан-Тигр все еще колебался, не зная, идти ему со всеми или нет, но тут подоспела донья Илюминада, которая вела за руку Кармину. Вдова подошла к нему и сказала:
– Пойдемте с нами на похороны. Мне удалось убедить всех, что вы ни в чем не виноваты. Правда, сделать это было непросто, но этот вот ангелочек мне помог. Хоть сейчас-то, нелюдим вы этакий, не натворите по своей простоте новых глупостей, а то люди опять начнут о вас болтать бог весть что.
Некоторые из плакальщиц, сопровождавших траурный кортеж, на ходу останавливались, пытливо разглядывая вдову и Хуана-Тигра, который, повернувшись к донье Илюминаде, смотрел на нее покорно и умоляюще.
– Если бы не эти печальные обстоятельства, – сказала вдова Гонгора, – то я бы посмеялась над той дурацкой миной, которую вы сейчас состроили. Делайте что я вам говорю. Кармина, поцелуй сеньора Хуана: вчера вечером он подал тебе милостыню и зашел к твоей бедной матери, надеясь облегчить ее страдания.
Хуан-Тигр быстро накрыл свои товары брезентом, а потом подставил щеку девчушке, поцелуй которой заставил его испытать сладостное волнение. Взяв Кармину за руку, он крепко, в знак ответной благодарности, пожал ее.
– Ой, больно! – пискнула Кармина.
– Не жмите так сильно, друг мой. Прости его, деточка: это он нечаянно. Что поделаешь, он, даже лаская, причиняет боль.
– Как же хорошо вы меня понимаете, донья Илюминада! Да, именно боль и даже кое-что похуже.
– Хорошо понимаю? Да нет, вряд ли…
Хуану-Тигру представлялось, будто поцелуй сиротки оставил на его щеке явственно различимый знак – как стигмат. Он гордо вышагивал, самодовольный, как новобранец, который, выпятив грудь, выставляет напоказ чужой орден, хотя сам еще и не нюхал пороха. Тут одна из кумушек шепнула на ухо другой:
– Посмотри-ка ты на него! Мало того что он прикончил Кармону (а это уж как пить дать!), так он еще прямо и сияет, будто радуясь тому, что натворил. Но Бог – Он все видит, и, когда настанет Страшный Суд, вся эта нечисть всплывет наружу! Ох, грехи наши тяжкие!
Когда шествие приблизилось к стоящей на городской окраине церкви праведного Лазаря, дальше которой плакальщики обычно уже не идут, Хуан-Тигр сказал, что пойдет и на кладбище. Но донья Илюминада не хотела, чтобы малютка видела, как ее мать навсегда исчезнет под землей, в черной пасти могилы: это зрелище оставило бы в ее душе неизгладимо тягостное воспоминание. И поэтому Хуан-Тигр, не желавший выпускать руки Кармины, вынужден был вернуться вместе с ними.
– А кто оплачивает похороны? Я бы тоже мог внести свою лепту, – заметил он.
– Не волнуйтесь: все уже уплачено.
«Все ли? А что будет с сироткой?» – подумал Хуан-Тигр, который в ее присутствии не решался спросить об этом прямо, а потому вынужден был изъясняться намеками, полагая, что проницательная вдова поймет, о чем речь.
– Все ли? – спросил Хуан-Тигр.
– Да, все.
– Но ведь кое-что…
– Нет, все. Да, кстати: поскольку мы с вами сегодня еще толком не разговаривали, то позвольте мне выразить свое соболезнование и вам: одни теряют родителей, другие – детей. И еще неизвестно, что хуже, хотя первое все-таки естественнее. Легко обрести другого ребенка, но вот найти нового отца не так-то просто. А уж тем более – мать, хотя, конечно, всякое бывает.
– Да уж, неважное это утешеньице.
– А я и не собираюсь вас утешать. Колас уехал ни с кем не простившись, а это все равно что уйти из дома с ключом в кармане. Уйти, чтобы вернуться в самый неожиданный момент. И он обязательно вернется, даже не сомневайтесь!
– Если только его не пробьет пуля какого-нибудь мятежника.
– Не дай-то Бог.
– И даже если он вернется, что из того: Колас для меня уже потерян.
– Потерян? Послушайте-ка меня, друг мой. Колас поступил как нельзя лучше: он не стал наказывать ту, которая его отвергла, но уехал, чтобы доказать всему свету, какой он храбрец. Он поступил благородно, как настоящий странствующий рыцарь, – в наше время таких уж и не сыщешь.
– Надо же, а мне это и в голову не приходило.
– Это во-первых. А во-вторых, только в разлуке и можно проверить, любишь ли на самом деле. Колас уехал, и теперь вы сможете наконец убедиться, насколько он вам дорог и действительно ли дороже всего на свете.
– Так это и без того ясно.
– Тем лучше. Колас, на какое-то время пожертвовав своей свободой, возвращает вам вашу. Пройдет сколько-то времени… Вы останетесь таким, как были? Что ж, тогда вы ничего не теряете, но, наоборот, только приобретаете: так вы еще крепче убедитесь в том, что ваша отеческая любовь неизменна. Но если тем временем в вашем сердце зародится новое чувство, то вы, по крайней мере, будете благодарны Коласу за то, что он вовремя уехал и не помешал вам.
– Вашими бы устами да мед пить! Сразу видно, что вы родом из Толедо, где растут абрикосы со сладкой косточкой. Послушать вас, так у нас не жизнь, а малина. Значит, по-вашему, мне надо бы теперь веселиться, как бубну с висюльками: чем сильнее по нему бьют, тем радостнее он звенит! Уж и не знаю, как вам ответить, да только вы меня не убедили.
На самом же деле Хуан-Тигр от всей души желал, чтобы вдова оказалась права. Но он не решался и думать об этом из опасения, что его надежды могут рухнуть. Вздохнув, Хуан-Тигр добавил:
– И все-таки жаль, что Веспасиано сейчас нет в Пиларесе! Я бы его спросил, что он обо всем этом думает… И если бы он сказал то же, что и вы, я бы успокоился.