Учеба у Нобору началась одиннадцатого числа. В этот день уроки закончились до обеда. Они с ребятами не виделись все новогодние праздники. Главаря родители увезли в путешествие по Кансаю [34] . Вся компания съела в школе принесенные из дому обеды и в поисках безлюдного места отправилась в конец причала Ямасита.
— Вы наверняка думаете, что там жуткий холод. Все так думают. Но это заблуждение. Там есть отличное убежище от ветра… В общем, идемте — сами увидите, — сказал Главарь.
После обеда стало облачно, мороз крепчал. Всю дорогу до края причала Ямасита мальчишки отворачивались от дувшего с моря порывистого северного ветра.
Насыпные работы здесь почти закончились, одна из пристаней была готова наполовину. Серое море волновалось, буи качались, непрестанно захлестываемые волной. В заводском районе на мрачном противоположном берегу торчали пять труб электроэнергетической компании, желтый дым укрывал неясную линию крыш. Слева, со стороны пристани, где шли работы, с землечерпального судна раскатисто доносились по воде возгласы рабочих. Низкие красно-белые маяки, служащие ориентирами входа в порт, зрительно наложились друг на друга.
На причале перед Городским складом временного хранения № 5, тем, что справа, стоял старинный пяти- или шеститысячетонный сухогруз, флаг на его корме обвис, а вдали за его надстройкой высилось другое судно, похоже иностранное, с лесом красивых белых грузовых стрел, словно белая птица, взмахнувшая крыльями посреди мрачного пейзажа.
Они сразу поняли, что имел в виду Главарь, говоря об убежище. В пространстве между причалом и складом в беспорядке сгрудились пустые контейнеры, куда с легкостью вместился бы теленок. Фанерные части выставленных на улице и опоясанных массивными железными лентами деревянных ящиков были выкрашены под металл в одинаковый серебристый цвет, на каждом значилось название импортера.
Шестеро мальчишек забирались в просветы между контейнерами, носились вдоль них, внезапно выбегая и сталкиваясь лбами, удирали и догоняли, по-детски резвились. К тому моменту, когда Главарь обнаружил в самой гуще серебристых контейнеров единственный, на котором сохранился железный обод, а две стенки были выломаны и внутренняя поверхность фанеры ярко выделялась на общем металлическом фоне, остальная компания порядком утомилась.
Словно сорокопут, Главарь созвал разбежавшихся повсюду товарищей. Когда все шестеро устроились в контейнере, кто на фанерном полу, кто опершись на железный обод, им почудилось, что их необычное транспортное средство вот-вот подхватит кран и унесет в пасмурное зимнее небо.
Они поочередно читали вслух каракули, написанные маркером на внутренней стороне фанеры: «Встретимся в парке Ямасита», «Забудем все, да здравствует беспечность!» Словно в рэнга [35] , каждая написанная новым автором последующая строфа причудливо искажала желания и мечты предыдущей: «Молодежь, любовь даешь!», «Забудь — подумаешь, баба», «Мечты навсегда!», «Блюз черной тоски в черном сердце»… Здесь же с душевным трепетом вступал матрос-салага: «Обменял баксы. Жизнь — хороша!» На рисунке от сухогруза шли четыре стрелы, правая указывала на Иокогаму, левая на Нью-Йорк, верхняя на Рай, а нижняя на Ад. Крупная надпись «К черту!» была заключена в большой жирный круг, рядом на портрете унылый моряк, подняв ворот бушлата, курил трубку. Все здесь кричало об одиночестве отчаянной морской жизни, пустых мечтах, и было пронизано томительной скукой. Откровенная ложь. Самообман.
— Все это сплошное вранье, — с досадой произнес Главарь.
Сжав в кулак белую и хрупкую детскую ладонь, он постучал по исписанной стене. Для всех шестерых этот худой кулачок явился символом крушения надежд.
А ведь раньше Главарь говорил, что на этом мире стоит клеймо, снять которое в конечном счете под силу только им.
— Что там с твоим героем, а, Третий? Ходят слухи, что он вернулся, — произнес Главарь холодно и ядовито, ощущая прикованные к нему взгляды.
При этом он торопливо достал из кармана пальто и натянул пухлые кожаные перчатки с алой подкладкой, а натянув, стал быстро прихлопывать ладонями друг о друга.
— Вернулся, — лениво ответил Нобору. Тема была ему крайне неприятна.
— Ну и как, совершил он что-нибудь героическое во время рейса?
— Да… Говорит, выдержал ураган в Карибском море.
— Хм, наверняка вымок как мышь. Как тогда, под фонтанчиком в парке.
При этих словах Главаря все покатились со смеху и уже не могли остановиться.
Нобору, хоть и воспринял это как насмешку в свой адрес, тут же набрался гордости и рассказал о буднях Рюдзи без всяких эмоций, словно отчитывался о достижениях какого-нибудь незнакомого человека.
До седьмого января Рюдзи слонялся по дому. Новость о том, что «Лоян» ушел еще пятого числа, стала для Нобору настоящим ударом. Мужчина, всегда составлявший с «Лояном» единое целое, являвшийся частью удаляющегося судна, по собственной воле отказался от своей судьбы моряка, вырвал из своих грез синеву моря.
Конечно, во время каникул Нобору повсюду следовал за Рюдзи, слушал морские рассказы, получал обширные познания о судовой жизни и далеких портах. Однако в действительности Нобору жаждал не этих рассказов, а неуловимых, скупых, будто из-под далекой тучи на горизонте доносящихся порывах соленого ветра, которые оставлял за собой Рюдзи, торопливо отправляясь в новый рейс, не имея даже времени на рассказ.
Только в этих соленых дуновениях присутствовали видения моря, корабля и плавания. Теперь день ото дня Рюдзи все больше пропитывался омерзительным запахом береговых будней. Запахом дома, запахом окрестностей, запахом спокойной жизни, запахом жареной рыбы, запахом приветствий, запахом годами стоявшей неподвижно мебели, запахом книги расходов, запахом воскресных прогулок… Трупным запахом, в той или иной степени пропитавшим тела городских жителей.
Началось прилежное обучение Рюдзи береговым манерам, чтение взахлеб рекомендованных Фусако вздорных книг и альбомов по искусству, телевизионные уроки английского без морских терминов, лекции Фусако об управлении магазином, попытки «со вкусом» носить в изобилии выписанные Фусако английские вещи, европейские костюмы и сшитые на заказ пальто… Наконец, восьмого января Рюдзи вместе с Фусако отправился в «Рекс». Отправился бодрячком, напялив подогнанный специально для него английский пиджак.
— Бодрячком. — Нобору произнес это так, словно на кончике языка у него лежал кубик льда.
— Значит, бодрячком, — подхватил интонацию Первый.
Слушая его рассказ, мальчишки постепенно перестали смеяться. Прониклись тяжелыми обстоятельствами. Угадали в них собственное незавидное будущее. В этом мире может так ничего и не произойти!