В то время в Тэнри активно велось строительство храмов во славу Божию. В этом, по-видимому, сказывалось и влияние политики центрального руководства, считавшего возведение Алтаря Сладчайшей Росы высшей целью верующих, но и в низовых организациях, похоже, придавали большое значение храмовой архитектуре, так что даже слово "строительство", символизирующее в пророческих письменах духовное преображение, трактовали буквально в смысле постройки храмовых зданий.
Среди рядовых прихожан также наблюдалось стремление выразить свой религиозный пыл в строительстве храмов.
В те времена, когда мы в городке А. довольствовались сооружением в виде крытой тёсом землянки, верующие из областей Осю и Босю однажды принесли в картонной коробке из-под мандаринов двадцать тысяч йен наличными, выразив пожелание построить новое здание. До этого случая тема нового храма неоднократно поднималась в разговорах, но, поскольку мама всякий раз возражала, всё ограничивалось перестилкой крыши или татами. Поэтому прихожане в конце концов даже начертили подробный проект здания с главным святилищем, храмом в честь Основательницы учения, приёмным покоем и т. д. и, собрав пожертвования на строительство, потребовали от отца с мамой строить новый храм.
Отец радовался строительству, видя в нём конкретный результат долгой жизни в вере, но мама воспринимала его как весьма прискорбное искушение.
Возведение прекрасного храма, где предусмотрены даже приёмная и жилые помещения, таило в себе опасность: ведь это должно было изменить весь прежний наш жизненный уклад и превратить нас в некие уменьшенные копии настоятеля Хонгандзи. "Моя вера велит мне до конца дней терпеть нужду в лачуге подобно Основательнице учения", — всегда говорила мама, решительно отказываясь от строительства. Она действительно считала, что войти в ряды клерикальной аристократии после того, как ради единства в вере с простым народом мы отказались от фамильной усадьбы, означало бы для нас религиозное самоубийство. Похоже, она интуитивно ощущала, что роскошные храмы и святилища не имеют ничего общего с верой, а потому и после назначения в собор М. поселилась не в том грандиозном замковом строении, а в крестьянском доме всего из трёх комнат, наподобие того, в котором мы жили в городке А. Оттуда она перевезла с собой все приспособления для переработки бумаги и продолжала зарабатывать средства к существованию этим способом.
Отец делался всё более горячим ревнителем веры и был всецело занят проповедью, отчего почти не бывал дома. Между тем детей в семье прибавлялось и расходы на жизнь росли, а от собора М. не поступало ни сэна в поддержку, так что даже теперь мне кажется чудом, что маме при этом удавалось как-то сводить концы с концами.
Хотя в те времена всё было дешёвым, но десятеро детей не могут расти, круглый год ходя нагишом и питаясь одним воздухом. Каким бы верующим ты ни был, как воспитаешь их, не одев и не накормив?
К счастью, хотя собор М. был городским, поблизости от него находилось село, так что удалось, арендовав небольшое поле, выращивать на нём овощи, да и я из необходимости заработать хоть немного наличности устроилась рабочей в городской компании по обработке льна. Если рассказать Вам о том, в какой мы тогда жили бедности, Вы просто не поверите, да это Вам, думаю, и неинтересно. Хочу только привести один пример материнской любви к нам — среди этой нищеты и Сэйити-сан, и Цурудзо-сан всё же поступили в среднюю школу.
Тогда в Тэнри принято было говорить: "Ученья-премудрости подождут", поскольку считалось, что наука препятствует вере, и даже на учёбу в средней школе смотрели как на некое отступничество, однако мама, пренебрегая протестами многих верующих, заявила, что таково желание детей.
Конечно, Сэйити-сан с братом стеснялись перед школьными товарищами своей нищеты, но мама готова была переломиться пополам, лишь бы вовремя вносить ежемесячную плату за их учёбу.
Сэйити-сан, окончив общеобразовательную среднюю школу, поехал в Токио и там с помощью добрых людей поступил в Первый лицей, а дома вместо него в среднюю школу пошёл Кадзуо-сан.
Когда и Цурудзо-сан после средней школы, также при поддержке покровителей, стал учиться дальше, его место в школе занял Горо-сан, и так далее. Таким образом, воспитывая девятерых мальчиков, мама должна была долгие годы посылать по двое из них в среднюю школу и буквально выбивалась из сил, добывая для этого деньги. А поскольку даже при самом усердном труде по переработке бумаги средств на обучение не заработаешь, ей, насколько я знаю, поневоле приходилось занимать деньги у родственников и знакомых.
Просить в долг у тех, с кем сама же разорвала отношения, — верх унижения и весьма тягостная необходимость; ей припомнили её безрассудство двадцатилетней давности, за которое она теперь и расплачивается. Мама стерпела всё это с опущенной головой.
И в соборе некоторые порицали родителей за излишнюю заботу об образовании детей, считая, что в этом сказывается недостаток веры, на что мама решительно отвечала: вера и знания просто не могут не сочетаться в гармонии.
Глядя вслед очередному сыну, который после завершения средней школы покидал родимое гнездо для учёбы в Токио, она радовалась, что с Божьей помощью и при поддержке добрых людей они могут продолжать учение, и всем сердцем ждала их приезда на каникулы. Особенно летом она ждала, что дети соберутся, — ведь у нас и море рядом. Все татами в нашем трёхкомнатном домике к этому времени снимались для изгнания из них блох, а мне было строго-настрого приказано специально не срывать — приберечь в огороде — кукурузу и дыни. В день, когда хотя бы один из братьев должен был вернуться домой, мама на шум каждого токийского поезда выбегала к железнодорожному переезду, смеша этим отца.
Но братья, начиная с Сэйити, всё реже приезжали на родину и всё меньше дней проводили здесь. Мама оправдывала их тем, что у нас тесно, негде даже выспаться, так что какой же это отдых, однако ей, наверное, было грустно. Часто она, заслышав на переезде у храма звук идущего в сторону Токио поезда, на котором обычно уезжали сыновья, откладывала рамку для бумаги и сидела неподвижно, словно мысленно следуя за этим звуком.
Может, она опасалась, что, разрывая пуповину, связывавшую их с домом, дети отдалялись и от веры? И вправду, приезжавшие из Токио юноши даже не наведывались в храм, будто позабыв об утренних и вечерних службах, и без слов, всем своим видом демонстрировали высокомерно-снисходительное отношение к вере родителей. Мне было тяжело это видеть, и я пыталась усовестить их, однако мама всегда одёргивала меня:
— Веру нельзя навязывать, предоставим всё воле Божией.
Окончив школу, ни Сэйити, ни один из младших братьев не стали проповедниками, а все выбрали профессии по нраву, поставив родителей перед фактом, и таким же образом подыскали себе жён. Мама радовалась за них, пряча своё одиночество, но ни разу не пыталась навестить их семьи.
Теперь я часто размышляю о том, что помешало ей это сделать. Возможно, она стеснялась невесток, но, думается, ей приходилось бороться и с собой. Когда восемь её мальчиков, покинув дом, оставили и веру, ей, видимо, было очень неловко перед прихожанами. Однажды она даже призналась мне: