На острове даже зажиточные семьи не обзавелись собственной ванной, поэтому Мияда Тэруёси, как и все, ходил в общественную баню. Входя в помещение, он надменно отбрасывал головой занавеску над входом, рывком снимал рубаху и швырял ее в корзину; иногда промахивался, рубаха и пояс разлетались в разные стороны. Презрительно взглянув на беспорядок, он громко щелкал языком и, захватив вещи пальцами ноги, опускал их в корзину. И хотя односельчане посмеивались над его выходками, у старика уже не было иной возможности продемонстрировать перед публикой, что в его пороховницах порох еще есть.

Впрочем, его старческое тело по-прежнему было привлекательным. Ноги и руки — крепкие, глаза — зоркие, а на голове стояли дыбом седые волосы. Бывало, что от рисовой водки его лицо краснело, и тогда он выглядел комично. Его крепкие мышцы, которым долгое время не находилось полезного применения, еще не утратили упругости; когда он играл ими, казалось, что в скалы бьются волны.

Тэруёси гордился своим положением на Утадзиме. Энергичный, грубоватый и неуступчивый по характеру, он разбогател внезапно. Его уважали зажиточные люди, но отнюдь не чиновники из муниципалитета. Вспыльчивый и непреклонный в свои старческие годы, он нередко бывал раздражительным и жестоким к людям. Ни один старожил острова не помнил в истории деревни большего хвастуна, чем этот самонадеянный старик, который, надо сказать, был опытным моряком и рыбаком. К тому же он славился удивительной природной смекалкой. Фигурой он был колоритной, его могли бы даже из бронзы отлить. Если бы не спесивый характер.

Тэруёси отодвинул сёдзи и вошел в офуро. В густых клубах пара призраками сновали голые люди. Плеск воды, приглушенные удары в деревянные бадьи, смех и вздохи эхом разносились под потолком.

Тэруёси не имел обыкновения ополаскивать тело перед тем, как окунуться в купальню. Прямо с порога он широким гордым шагом направлялся к лохани и опускал в нее ноги. Какой бы горячей вода ни была, он не придавал этому значения.

Он шумно влез в офуро, в лица людей полетели брызги. Те не возмутились, зная манеры Тэруёси, — только поприветствовали его кивками. Старик погрузился в воду до подбородка. Рядом намыливали друг друга двое молодых рыбаков. Они не заметили, как пришел старик, и без стеснения продолжали вслух перемывать ему косточки.

— Сдается мне, наш старик-то, Мияда, совсем выжил из ума. Его дочь попортили, а ему хоть бы хны!

— Ловок же этот Синдзи! Вроде бы ребенок, тихоня тихоней, а сливки успевает снимать!

Люди в купальне отвели глаза от Тэруёси, забеспокоились. Старик покраснел, словно его ошпарили кипятком. Он выскочил из купальни, вылил на себя два ведра воды. После чего подошел к обидчикам и одним махом плеснул им в физиономии холодной водой, а затем пихнул обоих в спину.

Парень с намыленным лицом и полузакрытыми глазами тотчас размахнулся, но, распознав в противнике старика Тэруёси, отступил назад. Старик схватил обоих парней за мыльные шеи, силой поволок к лохани. Столкнув парней лбами, он окунул их в воду и, продолжая крепко держать толстыми пальцами, принялся полоскать зубоскалов, словно белье. А потом, бросив злой взгляд на ошеломленных посетителей, старик поспешил из купальни немытым.

глава одиннадцатая

Как-то во время обеда на катере «Тайхэй» бригадир Дзюкити вынул из портсигара сложенный в несколько раз листок бумаги и с ухмылкой протянул его Синдзи:

— На, возьми! И обещай, что не забудешь про работу, когда прочтешь!

— Что я, не мужчина, что ли? — ответил Синдзи.

— Хорошо! Вот это по-мужски! Сегодня утром я проходил мимо дома старика Тэруёси. Вдруг навстречу мне выскочила Хацуэ, всучила в руку какую-то бумажку и тут же убежала, не сказав ни слова. Ну, я и подумал, что это любовное письмо мне от молодой девушки! Сразу настроение поднялось, открываю его, а там… Что бы ты думал, Синдзи? Это тебя касается! Читаю и ничего не могу понять. Что за чушь? Хотел разорвать записку и чуть не выбросил ее в море, но вовремя опомнился. Нет, думаю, не годится. И вот принес тебе.

И бригадир, и Тацудзи рассмеялись, когда Синдзи брал письмо. Нерасторопными пальцами он осторожно развернул тоненький листик, стараясь не порвать его. Из складок почтовой бумаги в ладонь просыпались табачные крошки. Иероглифы плясали перед глазами. Несколько строк в начале письма были написаны авторучкой, дальше чернила стали иссякать, и письмо продолжалось тонким карандашом.

«Вчера вечером отец ужасно рассердился, услышав обо мне в бане скверные разговоры. Он велел мне больше не встречаться с тобой. Как бы я ни оправдывалась перед ним, но такой уж он человек, что ничего не хочет слышать. Ни вечером, когда рыбаки возвращаются с моря, ни утром, когда они уходят на промысел, он строго-настрого наказал мне не выходить из дому. Даже за водой по вечерам — и то не велит ходить, а попросил одну старушку, нашу соседку, дежурить вместо меня. Ничего не сделаешь, все нельзя. Если б ты знал, как мне тоскливо! Отец не спускает с меня глаз по выходным, караулит целыми днями. Синдзи, придумай что-нибудь, чтобы встретиться с тобой. Я буду прятать свои письма под крышкой кувшина, который стоит перед кухней. И ты клади туда свои ответы, а по почте не посылай! Синдзи, ты сам за письмами не приходи, опасно, лучше попроси друга, которому полностью доверяешь. Я живу недавно на острове, поэтому не знаю, на кого можно положиться. Синдзи, давай не будем падать духом! Я каждый день молюсь за твое здоровье, чтобы с тобой ничего худого не случилось, а также за упокой моей матушки и старшего брата. Я верю, что Будда поймет мои переживания и непременно заступится за меня».

Синдзи обрадовался искреннему письму девушки, но вскоре загрустил. Разлука — вещь тяжелая. Его лицо то озарялось, то вдруг мрачнело, словно в ясный день на солнце набегали облака. Ему не понравилось, что Дзюкити прочитал его любовное письмо. Бригадир перечитал письмо вслух для Тацудзи — в той заунывной манере старинного сказания, какой обычно дома читал газеты. При этом в его голосе проскальзывали неприятные нотки, хотя невозможно было понять, намеренно это получалось или нет. Синдзи стало грустно. Ему казалось, что Дзюкити насмехается над чувствами его девушки.

Однако письмо тронуло и бригадира — он вздыхал и отводил взгляд в сторону. Вдруг полуденную тишину моря на сотни метров вокруг взорвало его громкое восклицание:

— Какая смышленая девушка!

Дзюкити стал донимать Синдзи расспросами. Посторонних в лодке не было, и юноша мало-помалу рассказал свою простую историю. Он не был искусным рассказчиком, все время повторялся, упускал самое главное. На сбивчивый рассказ ушла уйма времени. Бригадир, редко улыбавшийся даже во время обеденного перерыва, долго заливался хохотом, когда откровение Синдзи кое-как достигло кульминации. Его рассмешило, как двое влюбленных, прижимаясь голыми телами друг к другу, не смогли совершить самого главного дела.

— На твоем месте я бы не растерялся, непременно бы сделал ее! Что ж ты? Экая жалость! Если не познаешь женщину, ничего и не поймешь. Девчонка и впрямь неглупа, коль смогла выскользнуть из твоих рук. Притом что разговоров-то в деревне было сколько! Ну, ничего! Когда женишься, наверстаешь упущенное, будешь отрабатывать в день раз по десять.