Конрад стоял в болотной трясине, не зная, что ему делать. Пройти двадцать футов по этой грязной жиже было нелегко. Он постоянно смотрел вверх, в хитросплетение сучьев, лиан, пестрых теней и лучей белого света, пробивавшихся сквозь верхушки деревьев. Как бы то ни было, он продолжал идти по воде и тине, и остальные следовали за ним. Он по-прежнему смотрел вверх. Наконец картина прояснилась. Поломанные сучья образовали просвет, показывающий, где падал SNJ. Это было очень похоже на туннель, проложенный по вершинам деревьев. Конрад и его сопровождающие шли по болоту вдоль этой странной тропы в девяноста или ста футах у них над головами. «Туннель» сделал резкий поворот – должно быть, здесь оторвалось крыло. Затем просвет пошел вбок и вниз. Они продолжали идти, глядя вверх. А потом остановились. На стволе зияла огромная сочащаяся рана-порез. Странно. Что это, болезнь дерева? Возле раны, в ветвях, виднелось что-то вроде мешка – как на деревьях, пораженных червями-древоточцами, – и желтоватая творожистая масса. Как будто из-за болезни вытекающий древесный сок загустевал и сворачивался – только это был не сок: виднелись прожилки крови. И в следующее мгновенье Конрад потерял дар речи. Все это видели. Мешок оказался матерчатым подшлемником с наушниками. А творожистая масса – это были мозги Бада Дженнингса. От удара о дерево кабина самолета расплющилась, а голова Дженнингса разлетелась вдребезги, как дыня.
Следуя правилам, командир эскадрильи не стал обнародовать трагедию, пока не разыщут вдову Бада Дженнингса, Лоретту, и не отправят компетентного человека сообщить ей печальную весть. Но Лоретты Дженнингс дома не было, и ее не смогли нигде найти. Следовательно, задержка – и более чем достаточно времени для других жен, ангелов смерти, чтобы застыть в ужасе над телефоном. Обо всех пилотах имелись сведения, кроме двух находившихся в лесу – Бада Дженнингса и Пита Конрада. Один шанс из двух: орел – решка, чет – нечет, – у летчиков такое случается чуть не каждый день…
Лоретта Дженнингс была в торговом центре. Когда она вернулась домой, ее уже поджидала некая фигура – мужчина, мрачный Друг Вдов и Сирот. И именно Лоретта Дженнингс проиграла сегодня в чет и нечет, орел и решку; именно ее дети (а она была беременна уже вторым) останутся без отца. Эта молодая женщина прошла через все ужасы, которые воображала – присваивала себе! – Джейн Конрад. И все же эта мрачная шутка судьбы не принесла Джейн облегчения.
В день похорон Бада Дженнингса Пит зашел в чулан и, как было заведено, вытащил свою шинель. Это была самая стильная часть гардероба флотского офицера. Раньше Питу не представлялся случай надеть ее – двубортную шинель из темно-синего мельтона, доходившую почти до лодыжек и весившую, должно быть, фунтов десять. С двумя рядами золотых пуговиц, с большим красивым отложным воротником и лацканами, с глубокими отворотами на рукавах, со строгой талией и клапаном сзади, идущим от пояса до самого низа. Никогда больше у Пита – и у многих других американцев середины двадцатого века – не будет такого впечатляющего и аристократичного предмета одежды, как эта шинель. На похоронах девятнадцать оставшихся в живых маленьких индейцев – моряки! – торжественно выстроились в ряд в своих шинелях. Они были так молоды! Их розовощекие, совершенно без морщин, лица с гладко выбритыми подбородками храбро высовывались из огромных отложных воротников. Они пели старый моряцкий гимн; мелодия то и дело переходила в странный минорный ключ, а к тексту был добавлен еще один куплет – специально для летчиков. Он заканчивался так: «О, услышь нас, когда мы возносим молитвы за тех, кто рискует жизнью в воздухе».
Через три месяца еще один пилот эскадрильи разбился и обгорел до неузнаваемости, и Пит снова вытащил свою офицерскую шинель, а Джейн вновь увидела, как восемнадцать маленьких индейцев храбро участвуют в похоронной церемонии. Вскоре после этого Пита перевели из Джексонвилла на военно-морскую базу Патьюк-сент-Ривер в Мэриленде. Пит и Джейн едва успели там обжиться, как получили известие, что еще один пилот из джексонвиллской эскадрильи – их близкий друг, которого они не раз приглашали на обед, – погиб, пытаясь взлететь с палубы авианосца во время учений в нескольких милях от побережья Атлантики. В катапульте, выталкивающей самолет с палубы, упало давление, и машина, тщетно рыча двигателем, рухнула в океан на глубину шестьдесят футов и пошла ко дну, словно кирпич.
Пит перевелся в Патьюксент-Ривер, или в Пакс-Ривер, как говорили военные, чтобы поступить в недавно открывшуюся школу летчиков-испытателей. Это считалось серьезным шагом в карьере юного морского пилота. Теперь, когда война в Корее закончилась, все пылкие молодые пилоты просто помешались на летных испытаниях. В армии всегда говорили «летные испытания», а не «испытательные полеты». Реактивные самолеты появились буквально лет десять назад, и в военном флоте постоянно проводились испытания новых реактивных истребителей. База в Пакс-Ривер была основным испытательным центром военно-морских сил.
Джейн понравился дом, который они купили в Пакс-Ривер. Конечно, уютный домик в Джексонвилле ей нравился больше, тем более что план нового жилища составлялся без их с Питом участия. Они жили в районе Норт-Таун-Крик, в шести милях от базы. Район этот, как и сама база, находился на поросшем соснами полуострове, выдававшемся в залив Чизапик. Повсюду их окружали сосны, как и раньше. А еще – густые заросли рододендрона. У Пита теперь были более строгие графики занятий и дежурств. Все его однокурсники из группы № 20 говорили, как это тяжело, – но им это явно нравилось, потому что они считались элитой морской авиации. Круг общения Пита и Джейн ограничивался молодыми людьми из группы № 20 и их женами – больше Конрады ни с кем не поддерживали отношений. Они постоянно приглашали друг друга в гости на обед. Практически на каждый уикенд кто-нибудь из членов группы устраивал вечеринку у себя дома. А еще они вместе отправлялись в Чизапик ловить рыбу или кататься на водных лыжах. Им было нелегко общаться с посторонними, потому что мальчики могли говорить только об одном – о своих полетах. Одним из излюбленных выражений в их разговорах было «выдавить оболочку». Понятие «оболочка» обозначало пределы возможностей конкретного самолета – насколько крутой вираж он может сделать на такой-то скорости и так далее. И главным в летных испытаниях было «выдавить оболочку», то есть выйти за пределы. Сначала во фразе «выдавить оболочку» не слышалось ничего ужасающего. Она звучала так, будто мальчики говорят о соревнованиях.
Но затем, в один прекрасный солнечный день член группы – один из парней, с которым они вместе обедали, выпивали и ходили кататься на водных лыжах, – пошел на посадку в штурмовике A-3J. Он снизил скорость, не успев выпустить закрылки. Самолет потерял скорость и разбился, а пилот обгорел до неузнаваемости. А его товарищи вытащили из чуланов офицерские шинели, надели их, спели о тех, кто рискует жизнью в воздухе, и снова сняли. Вечером, после ужина, оставшиеся индейцы говорили о несчастном случае. Они качали головами и повторяли: «Просто позор, ему следовало знать, когда надо выпускать закрылки».
Прошла всего неделя, и еще один член группы пошел на посадку на таком же самолете, на A-3J. Перед самой посадкой он сделал разворот на девяносто градусов, но что-то случилось с рычагами управления: один хвостовой стабилизатор загнулся вниз, другой – вверх, самолет вошел в штопор, рухнул с высоты восемьсот футов и разбился, а пилот обгорел до неузнаваемости. И снова надевались шинели, и снова пели о тех, кто рискует жизнью в воздухе. А потом летчики опять снимали шинели, и вечером, после ужина, говорили, что покойный был хорошим человеком, но слишком неопытным, и, когда неисправность рычагов управления приперла его к стенке, бедный парень не знал, как выйти из положения.