Но Шибздика было уже не остановить. Охваченный яростью, он бесновался, а улюлюканье со всех сторон лишь распаляло его.
Конрад и Пять-Ноль прижались к противоположной стене камеры, где были раковина и туалет. Вскоре послышалось клацанье дверных задвижек. Только охранники, находившиеся снаружи, могли открывать или закрывать их. Когда заключенного предстояло вывести силой, задвижки всегда закрывали, чтобы другие заключенные ничего не видели. Клацанье становилось все слышнее, а вместе с ним и приглушенные голоса. Шибздик перестал барабанить в дверь. Он уставился на нее, но плечи и локти у него подрагивали. В прорези задвижки показалась пара глаз, и оки низким голосом сказал:
— Вот что, Шибздик. Сейчас я открою дверь, и ты спокойно, без глупостей, выйдешь.
— Да пошел ты! И нечего называть меня Шибздик, я тебе не приятель.
— Ладно, Шибздик там или мистер Симмс… Сейчас я открою дверь, и ты выйдешь тихо-мирно. А нет — станешь у меня мистером Усрачка.
— Да пошел ты!
— Слушай, Шибздик, мне чё, пригласить Майкла Джексона?
Шибздик в ответ метнулся к двери и харкнул в прорезь.
— Черт! Петух позорный! — выругался низкий голос.
Клац — закрылась задвижка. Теперь низкий голос доносился в камеру уже через сетку:
— Ну чё, Шибздик? Мы легких путей не искали, а?
Опустилась тишина. Шибздик, Пять-Ноль и Конрад не сводили глаз с двери. В Санта-Рите двери открывались внутрь камеры, и ручек у них не было, чтобы заключенные не попытались воспрепятствовать охранникам. Во всех камерах стало неестественно тихо. Заключенные не знали, как себя вести. Обычно они вставали на сторону того, кто затевал перепалку с охранниками, особенно когда последние применяли грубую физическую силу. Но Шибздик был шэзэ, который к тому же произнес слово «ниггер». Сверху скрежетали вентиляторы, и доносилось «бу-у-у-бу-бу-бу» саксофониста. Конрад смотрел на черную дверь, не отрываясь.
Дверь резко распахнулась, и в проеме возникла целая команда охранников в серых форменных рубашках с коротким рукавом и в темно-синих брюках. Главный, тот, что стоял впереди, загораживался прозрачным пластиковым щитом и держал биту. Это был оки по имени Арментраут, из всех охранников, дежуривших в блоке, он производил самое сильное впечатление. Короткие рукава его рубашки, явно чересчур укороченные, открывали бугры мышц, которые бывают только у качков, тягающих железки. Арментраут оказался обладателем того самого низкого голоса; он сказал:
— Кончай это дело, Шибздик, давай на выход. Не дури. Будешь вести себя смирно — никто тебя не тронет.
Шибздик, стоявший чуть пригнувшись, отступил назад и вроде бы расслабился. Он как ни в чем не бывало прислонился к стене у койки, скрестив руки на груди. Стоя на одной ноге, другой он опирался о стену.
— Вот и отлично, Шибздик, — похвалил его охранник. — Продолжай в том же духе.
Еще больше согнувшись, Шибздик глянул на охранника исподлобья. Но без явного подозрения — так окидывают взглядом бездомного пса, который трусит себе по своим делам. Несколько секунд противники стояли друг против друга и ничего не предпринимали. За Арментраутом, державшим щит и биту, стоял другой охранник, худощавый и мускулистый оки с резиновой перчаткой на правой руке. Перчатка, натянутая по локоть, была из толстой резины, огромной и уродливой. Конрад вдруг понял: это и есть тот самый «Майкл Джексон», прозванный так из-за одной перчатки — фирменного знака певца. Остальные охранники толпились у входа — камера была слишком тесной.
Арментраут шагнул вперед, закрываясь щитом…
…И вдруг — Конраду показалось, что такая молниеносность не свойственна человеческому существу — Шибздик резко оттолкнулся от стены и ударил пяткой, совсем как по двери. Удар пришелся по краю щита — Арментраута крутануло, и он потерял равновесие. Шибздик прыгнул на него — тот не смог воспользоваться ни щитом, ни битой — и заехал правой рукой по лицу, а левой — по уху. Ошеломленный Арментраут покачнулся, поскользнулся на растекшейся по полу жиже и упал. Из носа у него потекла кровь. Шибздик оседлал Арментраута. Тогда мускулистый охранник метнулся вперед и обхватил левую руку Шибздика своей огромной перчаткой. Шибздик как будто одеревенел; в воздухе запахло горелым мясом. Мышцы на руке и плече Шибздика начали сжиматься в конвульсиях, потом забилось все тело. Глаза закатились, во рту задергался похожий на огромную рыбину язык. Шибздик выглядел как эпилептик во время припадка. Он растянулся на полу и, лежа на спине, дергался в конвульсиях. Голова Шибздика колотилась о металлическую ножку койки. Половина АК-47 сделалась еще рельефнее и полыхала огнем.
Огромный Арментраут с трудом поднялся, все еще сжимая в руках щит и биту. Из распухавшего носа у него текла кровь — как будто кто ткнул под нос широкой кисточкой и провел дорожку до самого подбородка. Кровью были заляпаны расстегнутая рубашка, грудь и волосы.
— Ах ты, тварь! — Арментраут замахнулся битой, собираясь стукнуть Шибздика по голове.
Двое охранников протиснулись в дверь и схватили Арментраута за руку:
— Да оставь его, Арми! Этот хрен еле теплый!
Мускулистый охранник разжал руку в перчатке. Конрад увидел, что из нее торчат два металлических зубца. Хитроумное приспособление каким-то образом удерживало в себе электрический заряд невероятной мощности. Тело Шибздика все еще дергалось, он пытался вдохнуть. От запаха горелой плоти тошнило.
Охранники завели Шибздику руки за спину, стянув запястья пластиковым шнуром, связали лодыжки. И просунули под запястьями и лодыжками палку, чтобы Шибздик, придя в себя, никого не ударил. К тому времени, как они подняли его и понесли, он совсем стих. Его тело будто уменьшилось в размерах. Он обмяк; трудно было представить, что всего несколько минут назад этот пигмей бросался на дверь в дикой, животной ярости.
Последним из камеры вышел Арментраут; к носу он прижимал платок. Платок пропитывался кровью, и правая рука, которой он вытер нос и губы, тоже была в крови. Конрад и гаваец смотрели на кровь как завороженные. Арментраут, видимо, заметил их взгляды, потому что остановился и уставился на них, вынуждая отвести глаза.
Отняв платок, он заговорил; низкий голос из кроваво-красного отверстия сочился угрозой:
— За уборку дерьма у нас не платят. Счастливо оставаться.
И хлопнул дверью, заперев ее.
Конрад посмотрел на гавайца. Тот, выгнув брови, широко раскрыл рот и скривился в полуусмешке, чуть покачивая головой и как бы говоря: «Ну и ну! Вот дела! Кто бы мог подумать!» Конрад воспрянул духом. Может, этот огромный гаваец перестанет игнорировать его. Может, даже удостоит беседой. Желая установить контакт, а вовсе не из любопытства, Конрад поинтересовался:
— Куда они его? — И мотнул головой в сторону двери, через которую вынесли Шибздика.
— Ну, терь, — ответил Пять-Ноль, — Арментраут со своими будет бить ему морду, наскоко я знаю. А потом — Резиновая камера.