Имя ей ничего не сказало, но в памяти начали всплывать долгие часы, проведенные в обществе сотрудников «ГранПланнерсБанка», когда Чарли убалтывал их насчет громадных займов.
Светловолосый, все еще осторожно согнувшись, подошел к ней и пожал руку.
— Я вас давно заметил, но никак не мог подойти — такая толпа! — Он продолжал широко улыбаться, но глаза бегали. — Забавно, я как раз вчера думал, как бы мне с вами связаться!
— Со мной?
— Да! Мне нужно кое о чем с вами посоветоваться! Можно вам позвонить?
Он улыбался и улыбался, будто его заклинило, а глаза все бегали из стороны в сторону. Пьян, это точно.
С другой стороны, на сегодняшнем празднике ее триумфального возвращения в свет и обретения новой судьбы этот человек — единственный, кто за весь вечер проявил к ней хоть какой-то интерес.
— Э-э-э, конечно, мистер…
— Пипкас! — воскликнул он. — Рэй! Просто Рэй!
Вытащив из нагрудного кармана ручку, он принялся лихорадочно искать бумагу. Не найдя ничего подходящего, потянул из рукава смокинга белую манжету рубашки и занес над ней ручку.
— Записываю!
— Только не на рубашке! Не отстирается же.
— Да-да! Лучше здесь! Вот здесь! — Теперь он поднес ручку к ладони и разулыбался еще шире. Пьян, точно пьян. Но Марта продиктовала ему номер, и он записал его на ладони.
— Ну, так-то не потеряю! — У него в глазах вспыхнули веселые искорки. — А вот на рубашке — кто знает!
Так и не разогнувшись, мистер Рэй Пипкас попрощался и отбыл. Марта тут же забыла о нем. Она мрачно смотрела в сторону Герберта Лонглифа и прочих, гадая, сколько еще будет длиться сеанс поклонения великому Чарли Крокеру.
— Кто это? — спросила Джойс.
— Честно говоря, понятия не имею. Кто-то из «ГранПланнерсБанка». Видимо, мы познакомились, когда Чарли брал там кредиты.
И Марта продолжила свои горькие наблюдения за лучащимся мужским обаянием мистером Крокером и его новыми обожателями. Очередные скальпы в коллекции Чарли.
Вот тебе и новая судьба.
Следующие два дня, понедельник и вторник, прошли так спокойно, что Конраду начало казаться, будто жизнь входит в колею — неприглядную, но все-таки сносную. Душная камера, болтовня Пять-Ноль, нецензурный трёп из соседних камер сменялись тревожными часами в общей комнате, когда Конрад, украдкой следя за Ротто и его свитой, изо всех сил делал вид, что окружающее его совершенно не интересует. Можно было писать Джил, Карлу и Кристи, можно было читать наставления Эпиктета, посланника Зевса. С разодранным томиком Конрад теперь не расставался.
До среды ничего подозрительного не происходило. В вечернее «общее время» Ротто вышел из угла, занятого белыми, и пошел к Громиле. Он забрался в самую глубь территории черных, где главарь, окруженный своими приспешниками, увлеченно смотрел на экран. Даже слепой теперь заметил бы неладное — в «общей комнате» смолкло всё, кроме телевизора, который показывал фильм «Планета Ретро»: мелькали картины будущего, уродливого мира-хаоса — более-менее сносно там работали только взрывные установки, автоматы и бронетранспортеры. Гробовая тишина в бетонной коробке нарушалась лишь приглушенными звуками стрельбы и взрывов, урчанием двигателей и скрежетом гусениц.
Ротто был не такой гигант, как Громила, но глубокие шрамы и сломанный нос делали его одной из самых устрашающих фигур «общей комнаты».
— Эй, Громила, — сказал Ротто. — Моим людям нужен телефон.
— Ага! — Темнокожий главарь не изменил своей небрежной позы и не оторвался от «Планеты Ретро», давая понять, что вылазка Ротто нисколько его не волнует. — Ага, дело ясное. Но тока, бра, ты сам глянь. — Он махнул рукой в сторону телефонов. Двое черных разговаривали по ним, еще шестеро ждали своей очереди. — Видишь, народу до фига. Подваливай лучше завтра.
— Слышь, моим людям нужно звякнуть — кому хозяйке, кому адвокату. Как насчет уважения, а? Мы-то вас уважаем.
— Дело хорошее, бра, — кивнул Громила, — дело хорошее. Завтра — пожалуйста, без проблем. А сегодня ну никак. — Он с деланым сожалением покачал головой.
Какое-то время диалог продолжался в том же духе. Громила со своей группой обладал достаточным численным превосходством, упрямством и силой, чтобы никого не подпускать к телефонам. Но с «Арийцами», как Пять-Ноль объяснил Конраду, надо было держать ухо востро. Эти отморозки запросто могли пырнуть чем-нибудь, ударить, навалиться на Громилу или любого из его шайки, о последствиях они не думали. Повидав в деле самого неказистого из них, Шибздика, Конрад в этом не сомневался.
Наконец Ротто отправился в свой угол, не добившись ничего, кроме обещаний насчет «завтра», которые в сущности ничего не значили — на следующий день прежние договоренности всегда забывались. Ротто вернулся мрачнее тучи. Ни на кого не смотрел, избегал даже Гнуса и Аморала. К нему проявили грубое неуважение, и все это понимали. Но, как бы там ни было, обитатели блока D облегченно вздохнули, в общей комнате снова установился обычный гул, а по телевизору началась реклама. Мелькнула стройная блондинка, и лицо ее вдруг заняло весь экран. «Супер-ро-ооооовный», — губы сложились в идеальное «О», между зубами показался ярко-розовый язычок.
— Киска, лучше кое-что на мне подравняй. — Рэп-мастер Эм-Си Нью-Йорк оглянулся на главаря, ожидая одобрения.
Когда их развели по камерам, Пять-Ноль сказал Конраду:
— Буммай, бра! Громила опустил Ротто по максусу, мало не покажешь! Этот аб-бал отыграса на ком-нить! — Гаваец скорчил гримасу и закатил глаза.
На следующий день «общее время» проходило спокойно.
Конрад уселся на прежнее место и погрузился в наставления Эпиктета. Не так уж и сложно было отключиться от всего, сидя за металлическом столом и читая «Стоиков». Эпиктет говорил чрезвычайно простые вещи, повторял их снова и снова, только по-разному. Все люди — дети Зевса, давшего каждому искру своего божественного огня. Если ты получил эту искру, никто уже не в силах ее отобрать, даже сам Зевс. В этой искре — дар рассуждения, способность желать и отвергать, стремиться и избегать. Но к чему стремиться, чего избегать? «Стремиться к доброму, — говорит Эпиктет, — и избегать дурного». Бессмысленно проводить свои дни, сокрушаясь о том, что не зависит от нас — о деньгах, имуществе, славе, власти. Так же бессмысленно пытаться избежать того, что от нас не зависит, — тирании Нерона, тюремного заключения, опасности извне (Конрад кивнул, читая эти строки). Особенно Эпиктет презирал тех, кто «живет в страхе, только жалуется и трепещет, как бы не случилось чего». «Зевс! — воскликнул он однажды. — Пошли мне любое испытание, какое пожелаешь! Ведь у меня есть силы и подготовленность, дарованные тобой, и я могу обратить себе во славу все, что бы ни случилось!» Он говорил своим ученикам: «Как думаете, что вышло бы из Геракла, если бы не встретились ему лев, гидра, лань, вепрь, всякие несправедливые и звероподобные люди, от которых он избавил и очистил Землю? И что бы он делал, если бы ничего такого не существовало? Не ясно ли, что спал бы, закутавшись, продремал бы всю жизнь в неге и покое? Он никогда не стал бы Гераклом! Ну а если бы даже и стал, что толку было бы в нем? Какая польза была бы от мощных его рук, от его силы, стойкости и благородства, если бы подобные обстоятельства и предметы не встряхнули его и не закалили упражнениями?»