И вот именно в такой вечер, минут без пятнадцати девять, на складскую стоянку въехала «хонда», семейная легковушка, за рулем которой сидел молодой человек по имени Конрад Хенсли. Под фланелевой рубашкой и джинсами у него был полный комплект теплого белья, и потому кондиционер в машине ревел. Машина, поднимая столбы пыли, объехала рядов шесть или семь, пока водитель не нашел место у ячеистого забора с колючей проволокой. Глянув поверх забора в необъятное, усеянное звездами калифорнийское небо, молодой человек разглядел очертания канализационной подстанции, дымовой трубы завода «Болка Рэндеринг», сваленных в штабеля свай для строящейся скоростной автострады; прямо на него — казалось, рукой подать — надвигалось большое брюхо самолета, с ворчанием скользившего по воздушному пути к Оклендскому международному аэропорту. Таков был вид по эту сторону живописного побережья Сан-Франциско.
Парень открыл дверцу легковушки и вылез, отворачиваясь от мощных прожекторов на складской крыше. Упершись руками в поясницу, он сделал несколько наклонов, прямо как борец перед поединком. На первый взгляд парень и в самом деле мог сойти за атлета — высокий, молодой и, несмотря на стройность, крепкий. Рукава рубашки у него были закатаны, и под длинными рукавами футболки бугрились мышцы. Длинные пальцы на руках, еще полгода назад тонкие, теперь так раздались, что обручальное кольцо врезалось в кожу — непонятно, как же он теперь его снимет в случае надобности. У парня были темные глаза, длинные черные ресницы, светлая кожа и тонко очерченные губы; его принимали то за француза, то за испанца, итальянца, португальца, а то и грека, словом, за выходца со Средиземноморья — уж больно красив.
Поэтому он отпустил длинные усы — обычное дело среди молодых людей, стремящихся казаться старше, крепче и… грубее. Рубашка и выцветшие джинсы говорили о принадлежности их владельца к легиону молодых калифорнийских парней, занятых тяжелым физическим трудом, однако одежда была тщательно отутюжена. Судя по всему, в жизни Конрада Хенсли порядок играл не последнюю роль.
Однако в следующую секунду этот образчик четкости и безупречности со средиземноморским налетом смазывался — в нижнем белье и фланелевой рубашке парень обливался потом. На погрузочной платформе стояли двадцать, а то и тридцать фур с огромной надписью «КРОКЕР» по бокам; рев моторов болезненно отдавался у Конрада в голове, громкое шипение пневмотормозов раздражало до безумия. Ничего… надо взять себя в руки…
Он упал обратно в кресло «хонды». В плечи и поясницу болезненно стрельнуло. Нос заложило, и Конрад отхаркнул слизь в открытую дверцу машины. Нервная система протестовала против того, что ожидало ее в самом ближайшем будущем: восемь часов в морозильной камере самоубийц.
Взгляд Конрада затуманился — он смотрел дальше забора, завода и штабелей, дальше залива Сан-Франциско и Калифорнии вообще. Обычно такой взгляд появляется у человека, когда он задумывается о ничтожности собственной жизни-песчинки в необъятном и непостижимом замысле всего сущего. Если, конечно, этот замысел есть.
«Малиш у малиш!»
Понятно, что Сьюки об этом и думать забыла, но вот у Конрада фраза никак не шла из головы. «Малиш у малиш». Перед ужином они с Джил, захватив детей, отправились в круглосуточный магазинчик недалеко от дома. Джил несла Кристи, а он держал за руку Карла. Сьюки сама стояла за кассой; она увидела их и, расплывшись в широкой улыбке, воскликнула: «Малиш у малиш!» Конрад не сразу понял, что она имела в виду: «Малыши у малышей!»
Он даже покраснел — до того смутился. Ну да что возьмешь с камбоджийки, которая едва говорит на чужом языке. К тому же продавщица относится к нему с явной симпатией. Тогда почему его задели слова этой добродушной женщины? Да потому, что она оказалась близка к истине! «Малыши у малышей». Обоим родителям было по двадцать три; Джил так и вообще выглядела на шестнадцать, не больше. Разве это дело — двое детей в таком возрасте, да еще в наше время? Ко всему прочему Джил и сама иногда вела себя не лучше ребенка. Но тут же Конрад подумал, что ни к чему пытаться переделать Джил. И так не на кого опереться — в целом мире у него ни единой души. У других есть родители или там родственники, но у него… Его родители сами просят у сына взаймы! За те полгода, что Конрад работает на складе, и отец и мать — правда, по отдельности, потому как уже семь лет не разговаривают друг с другом, — пытались взять у него денег взаймы. «Взаймы». О жалких четырнадцати долларах в час они рассуждали как о целом состоянии.
Что ж, в какой-то мере это и было состоянием, по крайней мере для него, Конрада. Он сидел в старой дребезжащей «хонде» и в который уже раз занимался совершенно бессмысленным делом — прокручивал в уме свои ошибки. Если бы только Джил не забеременела, когда обоим было всего по восемнадцать! Если бы только он не предложил, да что там, не настоял на свадьбе! Если бы только они не завели второго ребенка! Он мог бы поступить в университет штата Сан-Франциско, а может, потянул бы и на берклийский филиал, а не прозябал бы два года в местном колледже. Имел бы уже настоящую работу… шагал бы вверх по карьерной лестнице… Сейчас же оставалась одна мечта: заиметь собственный домик в Дэнвилле и жить там всем семейством… Сидя в «хонде», Конрад отчетливо представил себе Дэнвилл — приятное, утопающее в зелени местечко с красивыми домиками и магазинчиками, оазис в двух шагах от тех трущоб, где они сейчас снимают квартиру… Сегодня день зарплаты, а это значит, что еще сто пятьдесят долларов прибавятся к уже накопленным четырем тысячам шестистам двадцати двум долларам восьмидесяти пяти центам. Конрад помнил сумму до цента. Еще год, и хватит на первый взнос… а остальное — в рассрочку. Собственный домик в Дэнвилле…
Взгляд Конрада упал на здание склада. В такой вечер темный силуэт склада, оставаясь за границей освещенного пространства, нависал чудовищем… Отец понятия не имел, как сыну достаются четырнадцать долларов в час, ни разу не поинтересовался. У отца за всю жизнь не было ни одной стоящей работы. Перед глазами пузырем замаячило лицо… борода с проседью… волосы, собранные в хвост… одутловатая, землистого цвета кожа… Отец в такой морозилке не продержался бы и десяти минут.
У Конрада ни с того ни с сего появилось нехорошее предчувствие. А вдруг в сегодняшнюю смену что-нибудь произойдет?.. Вдруг несчастный случай, вдруг его покалечит?.. Что тогда? Огромный японец из Сан-Франциско по прозвищу «Сумоист» из-за пустяка потянул спину и теперь не может ходить… На прошлой неделе Джуниору Фраю, одному из оки — так звали жителей Окленда, — заскользившим на льду паллетом раздробило лодыжку… У Конрада снова прихватило поясницу, а в носу скопилось столько слизи, что даже больно стало. Никогда еще он не чувствовал себя таким раскисшим, а ведь смена даже не началась… Не иначе как жди беды… Может, доехать до телефонной будки… позвонить и сказаться больным… отсидеться, будь оно неладно… Погрузчики частенько так делали…
«Ну-ка соберись! Будь мужчиной!»
«…Бум-пт-бум-пт-бум-пт…» — разнеслось над стоянкой.
Конрад глянул в зеркало заднего обзора и увидел пылевой торнадо, несущийся вдоль одного из ближайших к въезду рядов. Прогрохотало совсем рядом… сумасшедший визг электрогитар… вой хриплых голосов, вопящих… что?! Похоже на «Мозг сдох! Мозг сдох! Мозг сдох! Мозг сдох!».