— В Музее Хай? Это в Атланте? В Джорджии? Гомосексуалист?!
— Ты еще ничего не знаешь, — убеждала ее Джойс. — В совете директоров такое творилось!.. Но в конце концов им пришлось согласиться. Мы уже принимали у себя Олимпиаду, да и не только это… Атланта претендует на статус города международного масштаба, так что Лапет — заявка на величие в области искусства. И если бы совет запретил выставку, Музей Хай или Музей Уитни выставили бы картины в Нью-Йорке, а мы бы заработали репутацию провинциальной дыры с горсткой религиозных фанатиков. Чего в Атланте очень даже боятся. Так что у них не было выбора.
Марта смотрела на Джойс, как бы вопрошая: «И что из этого следует?»
— Открытие выставки будет самым громким событием… таким, что… даже не знаю, с чем сравнить.
— Ты думаешь?
— Не думаю — знаю. Уж поверь мне. Глянь, что здесь написано. Так что решено — ты идешь на эту выставку.
— Я?
— Да, ты. Закажешь столик и пригласишь кучу народу.
— Неужели?
— Да-да.
— И как же я закажу столик?
— Заплатишь за него. Выкупишь все места.
— А сколько это стоит?
— Двадцать тысяч.
— Ничего себе!
— Марта, — убеждала подругу Джойс, буквально пригвоздив ее взглядом, — ты тут все стонала насчет «контекста». А торжественный ужин обещает быть событием просто невероятным… Весь город соберется. И если ты закажешь столик… Одно я могу гарантировать прямо сейчас. Все эти музеи имеют в своем штате людей, чья обязанность — ублажать спонсоров, дающих деньги на искусство, и вовлекать их в разного рода мероприятия, связанные с музейными делами. Понимаешь, Марта? Ты начнешь встречаться с людьми!
— Но двадцать тысяч!
— Что для тебя двадцать тысяч! Смотри на это как на вложение в свое будущее. Мы выведем тебя в свет.
— А не многовато ли для нового «контекста»?
— Марта, забудь о «контексте». Думай о своей судьбе. Пусть это станет чем-то вроде членского взноса. Не такая уж и высокая цена за новую судьбу.
Марта и Джойс посмотрели друг на друга. Краем глаза Марта видела хорошенькую молоденькую официантку, щебетавшую с клиентами за соседним столиком. В зеркальной перегородке отражалось целое море белых лиц — лиц Южной Атланты! — люди ели, пили, улыбались, болтали среди вьющейся зелени и «щучьих хвостов», довольные тем, что принадлежат этому миру, что сидят сейчас в «Хлебной корзинке». И еще одно лицо смотрело из зеркала ей прямо в глаза — лицо женщины пятидесяти трех лет со щеками-скобками и провисающим подбородком, с шапкой все еще густых, светлых волос…
— Марта, — Джойс вывела подругу из задумчивости. Та посмотрела на нее. — Ты пойдешь на этот ужин! Даже если мне придется тащить тебя силком. Подумай о своей судьбе!
В тот вечер Чарли, надев широкую ночную рубашку и накинув халат, уселся в гардеробной. На коленях у него лежала та самая книга — «Бумажный миллионер». Чарли нацепил на нос очки и начал читать… «Я делал отчаянные попытки подстроиться под систему. Что мне удалось. Потом я разорился, снова преуспел и снова разорился… пока не оставил все это. Виной тому хандра — она просачивается в твой дом незаметно, она угрожает не только тебе, но и всему, что тебя окружает…»
Вот-вот, хандра, она самая… Чарли был в долгах как в шелках; подобные мысли изо дня в день отравляли ему жизнь, отравляли самое его существование. Долги все множились. От «Объединенного поручительства», его крупнейших арендаторов, в башню «Крокер Групп» заявляется делегация в темно-синих костюмах и объявляет ему, Чарли, что пора сбавить арендную плату на тридцать процентов — с тридцати двух долларов за квадратный фут до двадцати одного доллара восьмидесяти центов. Какой-то выскочка тридцати лет, судя по костюмчику адвокатишка, с неслыханной дерзостью выдает: «У вас нет выбора», имея в виду: «Нам-то что — расторгнем договор аренды и съедем. А вот вашему положению не позавидуешь — без нас вы с вашей горе-башней потерпите полный крах».
Чарли попытался сосредоточиться на книге. «Я делал отчаянные попытки подстроиться под систему. Что мне удалось. Потом я разорился, снова преуспел и снова разорился…» Он ведь уже читал это. Вдруг — знакомое ощущение — его охватила паника! Краем глаза Чарли заметил какое-то движение. Вздрогнув, он поднял голову. Оказалось — Серена. Он даже не слышал, как она вошла.
— Господи, Серена, ты прямо крадешься. Не иначе в тебе течет индейская кровь.
Однако Чарли даже не улыбнулся. Комплимент это или пустые слова, лишь бы заполнить паузу, — судить Серене. Чарли и сам не знал, что имел в виду.
— Вот она идет сюда, ах! — продекламировала Серена.
Слышу: платье шуршит вдали;
Если даже я буду остывший прах
В склепной сырости и в пыли,
Мое сердце и там, впотьмах,
Задрожит (пусть века прошли!).
— «Если даже я буду остывший прах»? Хм… — «С чего это вдруг Серена так ластится?» — Откуда это?
— Из Теннисона.
— Теннисон? — Чарли смутно припомнил имя. Кто он — писатель или офицер кавалерийского полка? Если бы его, Чарли, спросили, он бы скорее выбрал второе.
— Из поэмы «Мод»:
Выйди в сад поскорее, Мод!
Уже ночь — летучая мышь —
Ускользнула в свой черный грот;
Поздно спать; неужели ты спишь? [16]
В «Сент-Модз» ее заставляли заучивать целыми кусками. Уверена, мы единственные все еще зубрили Теннисона.
Сам Чарли никогда не стремился щегольнуть цитатой из литературного произведения — его это раздражало; он снова метнул в жену настороженный взгляд. На Серене был коротенький розовый халатик, а под ним, судя по всему, ничего. Чарли стало неспокойно — вдруг она намеревается завлечь его в постель, ведь они уже несколько недель не были вместе.
Он даже испугался. Именно — испугался. Чарли верил, что его успех как застройщика, предпринимателя, дельца, человека творящего, тесно связан с жизненной энергией, сексуальным влечением. И если влечение пропадает, иссякает энергия и во всем остальном. Чарли опасался, что тяжкий груз свалившихся на него неудач сделал его импотентом. Каким-то образом он чувствовал это. И ему ужасно не хотелось проверять свое предположение. Только не сегодня. Только не сейчас.
Серена присела в мягкое кресло рядом с мужем и закинула ногу на ногу, почти целиком оголив свои стройные бедра. Она имела обыкновение медленно, как бы соблазняя, покачивать тапочкой на пальцах ноги; Чарли уже одно это заводило… когда-то. И вот теперь он все ждал привычного толчка. Которого так и не последовало.
А ведь сексуальное влечение стало для него одним из оправданий для разрыва с Мартой и женитьбы на Серене. Он должен был расстаться с первой женой. Это было необходимым условием сохранения его мужской силы. Он начал встречаться с Сереной в пятьдесят пять. И сразу почувствовал себя лет на двадцать моложе. С ней он вытворял такое, что обычно позволяют себе лишь до тридцати. Серена любила секс на грани. Ей нравилось заниматься этим в местах, где их могли застукать. Она и его втянула в свои сумасшедшие затеи. Это было захватывающе! Он себя не помнил. Однажды в Пидмонтском парке, в полнолуние… да, то было чистое безумие. И это он, основатель и действующий глава корпорации «Крокер Глобал»! Он, легендарный парень «Шестьдесят минут»! Он, мистер Чарльз Эрл Крокер с Вэлли-драйв фешенебельного Бакхеда! По ночам в парке хватало всякого сброда, да и на полицейский патруль можно было наткнуться. Однажды они с Сереной проезжали по Бьюфорд-хайвэй мимо сомнительного вида мотеля под вывеской «Ласточки». «Ласточки! Ласточки!» — захохотала Серена, как будто название было ужас каким уморительным. И упросила его тут же остановиться и снять номер. Как только они оказались в номере, Серена вытащила из сумочки маленький колпачок, и они занялись любовью — он, Чарли, никогда не делал этого с колпачком. А вдруг кто-нибудь увидел бы его, Чарли Крокера, известного застройщика, владельца «Крокер Групп»? Как он в компании девчонки двадцати трех лет снимает номер в дешевом мотеле? Но тогда он потерял остатки разума, пойдя на поводу у ее сумасшедшей страсти. Опасность! Страх разоблачения! Да еще этот колпачок!