Он с горечью подумал, что стоит ему потерять сознание, и она-таки уволочет его в больницу, где его накачают чужой кровью и лишь бессмысленно продлят страдания. Конец уже совсем близок — он был в этом убежден, быть может, это случится даже сегодня, и теперь Эсбери терзали мысли о бесполезно прожитой жизни. Ему представилось, что он скорлупа, которую надо чем-то наполнить, только он не знал чем. Он в последний раз обвел взглядом комнату: нелепую старинную мебель, узор на ковре, глупую картину, которую мать снова повесила на стену. Он даже поглядел на свирепую птицу с сосулькой в клюве и понял, что она не случайно там, что у нее есть какое-то свое предназначение, только он не может его отгадать.
Он должен был найти что-то, перед тем как умрет, пережить какое-то самое значительное, самое важное в его жизни откровение — должен сам придумать его для себя, дойти до него собственным умом. Он всегда полагался только на себя и никогда не хныкал, не ныл в тоске по несбыточному.
Однажды, когда Мэри Джордж было тринадцать лет, а ему пять, она, посулив ему какой-то загадочный подарок, заманила его в огромный шатер, полный народу, и, протащив сквозь толпу к помосту, где стоял человек в синем пиджаке и красно-белом галстуке, громко сказала: «Я-то уже спасенная, а вот теперь спасите его. Он премерзкий мальчишка и уже очень о себе воображает». Эсбери вырвался от нее и выскочил оттуда, как затравленный щенок, а потом все-таки попросил у нее обещанный подарок, на что она ответила: «Вот и получил бы в подарок вечное спасение, если бы потерпел, а раз ты такой дурак, то не получишь ничего!»
День близился к концу, и теперь он сходил с ума от страха, что умрет, так и не пережив этого последнего самого важного откровения. Встревоженная мать не отходила от его постели. Она дважды звонила Блоку, но не могла его застать. Эсбери подумал, что даже сейчас она не понимает, что конец его совсем близок, осталось всего каких-нибудь несколько часов.
Свет в комнате начал странно изменяться, казалось, он принимает чей-то облик. Он вошел сгустившейся тенью и словно бы приостановился в ожидании. И за окном он тоже ждал, затаясь в блеклой кромке деревьев, выступавшей над подоконником. И вдруг Эсбери вспомнил то чувство общности, которое испытал, когда курил вместе с неграми в коровнике, и задрожал от волнения. Еще один раз, напоследок, они выкурят вместе по сигарете!
И тут же, повернувшись к матери, он сказал:
— Мама, я хочу попрощаться с неграми.
Мать побледнела, и ему показалось, что лицо ее сейчас отделится от тела и уплывет в сторону. Затем ее губы отвердели, брови сошлись на переносице.
— Попрощаться? — спросила она слабым голосом.— Куда это ты собрался?
Он посмотрел на нее долгим взглядом, потом сказал:
— Ты знаешь куда. Позови их. Времени осталось мало.
— Чепуха какая! — прошептала она, но встала и поспешно вышла из комнаты.
Он слышал, как по пути она еще раз пыталась дозвониться Блоку. Это даже трогательно, подумал он, что в эти последние минуты она все еще цепляется за Блока. Он ждал, он приготовился к предстоящей встрече, как верующий приготовился бы к последнему причастию. Вскоре он услышал на лестнице их шаги.
— Вот и Рэндол с Морганом,— сказала мать, вводя их.— Пришли тебя проведать.
Негры, шаркая ногами и несмело улыбаясь, прошли через комнату и стали у его кровати: впереди Рэндол, за ним Морган.
— А вы молодцом, — сказал один. — Совсем молодцом.
— И впрямь молодцом, — сказал другой. — Давно вас таким не видел.
— Правда, он молодцом? — сказала мать. — Вот и я ему говорю.
— Истинная правда, — сказал Рэндол. — Даже и не похоже, что хвораете.
— Мама, — с усилием сказал Эсбери. — Я хотел бы поговорить с ними наедине.
Мать на мгновение оцепенела, затем, тяжело ступая, вышла, пересекла холл и, войдя в комнату напротив, опустилась там в кресло-качалку. Он видел в открытую дверь, как она нервно закачалась взад-вперед. У негров был такой вид, будто рухнула их последняя защита.
Эсбери не помнил, что он хотел сделать, голова его клонилась от тяжести.
— Я умираю, — сказал он.
Улыбка застыла на губах Рэндола и Моргана.
— А по виду не скажешь, — сказал Рэндол.
— Я скоро умру, — повторил Эсбери.
Затем с облегчением вспомнил, что собирался выкурить с ними по сигарете. Он дотянулся до пачки на столике, взял ее и, забыв встряхнуть, протянул Рэндолу. Негр взял пачку и положил ее в карман.
— Вот спасибо-то вам. Уж такой вы добрый.
Эсбери смотрел на него недоуменным взглядом, будто опять позабыл, что ему надо делать. Но тут он заметил бесконечную печаль на лице второго негра, а потом понял, что лицо у него скорее угрюмое, чем печальное. Он пошарил в ящике столика, вытащил оттуда еще одну, нераспечатанную, пачку и сунул ее Моргану.
— Большое спасибо, мистер Эсбери, — просияв, сказал Морган, — и правда вы молодцом!
— Я вот-вот умру, — раздраженно сказал Эсбери.
— Да нет, вы совсем молодцом, — сказал Рзндол.
— Денек-другой полежите и, глядишь, встанете, — посулил ему Морган.
Казалось, оба не знали, куда спрятать глаза. Эсбери бросил затравленный взгляд через холл туда, где мать, повернув кресло-качалку, сидела теперь к нему спиной. Она, как видно, не имела ни малейшего намерения избавить его от них.
— Должно, простыли где-нибудь, — немного погодя сказал Рэндол.
— А я, как простыну, пью немножко скипидару с сахаром, — сказал Морган.
— Помолчи ты,— сказал Рэндол.
— Сам помолчи, — сказал Морган. — Мне лучше знать, что я пью.
— Они такого не пьют, что наш брат пьет, — проворчал Рэндол.
— Мама! — дрогнувшим голосом позвал Эсбери. Мать встала с кресла.
— Мистеру Эсбери вредно так долго разговаривать! — крикнула она. — Завтра еще зайдете.
— Ну, мы пошли, — сказал Рэндол. — А вы молодцом!
— Это точно, — сказал Морган.
И они друг за другом двинулись к двери, продолжая толковать о том, как прекрасно он выглядит, но еще прежде, чем они вышли из комнаты, перед глазами у Эсбери все поплыло. В дверях тенью мелькнула фигура матери и сразу же исчезла на лестнице. Он услышал, что она опять звонит Блоку,— слушал без всякого интереса. Кружилась голова. Теперь он знал, что никакого откровения перед смертью не будет. Значит, оставалось сделать только одно дело: отдать ей ключ от ящика, где лежит письмо, и ждать конца.
Он впал в тяжкий сон, от которого очнулся около пяти часов и, словно в глубине темного колодца, увидел очень маленькое белое лицо матери. Он достал из кармана пижамы ключ, протянул ей и, запинаясь, объяснил, что в ящике стола лежит письмо, которое она должна прочитать, когда его уже не будет, но она, как видно, ничего не поняла. Она положила ключ на столик возле кровати и там оставила, а Эсбери снова погрузился в сон, и два огромных жернова закрутились у него в голове.