— Теперь будет тютелька в тютельку, — сказал он.
Он оседлал скамью и поднял свое произведение, улыбаясь, как будто сотворил его чудом.
Черный, гладкий, бесформенный предмет отливал ядовитым глянцем. Он был похож на тупое, до блеска начищенное оружие.
Джонсон рассматривал его исподлобья.
— Шагнешь в такой обуви — и ног под собой не почуешь, — сказал протезист. — Сама понесет.
Склонив сверкающую розовую лысину, он после некоторой заминки принялся распутывать шпагат. Он стянул старый ботинок опасливым движением, будто свежевал еще живого зверя. Было видно, что ему стоит труда сохранять на лице улыбку. Когда показалась расчехленная кувалда в грязном носке, Шепарду стало не по себе. Он отвел глаза. Новый ботинок был надет, протезист проворно зашнуровал его.
— А ну, встань, пройдись, — сказал он. — Удостоверься — полетишь, как на крыльях. — Он подмигнул Шепарду. — В таком ботинке он и думать забудет, что у него не в порядке нога.
Шепард просиял от удовольствия.
Джонсон встал и прошел несколько шагов. Он ступал негнущимися ногами, почти не припадая на бок. Остановился и несколько мгновений стоял как вкопанный, спиною к ним.
— Отлично, — сказал Шепард. — Превосходно. — Взял, можно сказать, и подарил парню новый позвоночник.
Джонсон обернулся. Его губы сошлись в ледяную бескровную черту. Он вернулся на место и снял ботинок. Сунул ногу в старый и начал затягивать шпагат.
— Ты что, сначала хочешь дома попробовать поносить? — негромко спросил протезист.
— Нет,— сказал Джонсон.— Я его не стану носить совсем.
— Чем же он тебе плох? — повысив голос, спросил Шепард.
— Мне не требуется новый ботинок,— сказал Джонсон. — А будет надо, соображу сам. — Лицо его было непроницаемо, ко глаза поблескивали торжеством.
— Э, брат, тут не нога, — сказал протезист. — Не с головкой ли у тебя нелады?
— Сам поди прополощи мозги, — сказал Джонсон. — Вон уж плешь подгорает.
Помрачнев, но сохраняя достоинство, протезист встал, разочарованно поболтал висящим на шнурке ботинком и спросил у Шепарда, что с ним делать.
Лицо Шепарда пылало темным, гневным румянцем. Взгляд остановился на кожаном корсете с приделанной к нему искусственной рукой.
Протезист повторил вопрос.
— Заверните, — с трудом проговорил Шепард. — Он перевел взгляд на Джонсона. — Значит, не дорос еще, — сказал он. — Я думал, он взрослее.
Подросток глумливо ощерился.
— Ошиблись, стало быть, — сказал он. — Вам это не впервой.
В этот вечер они по обыкновению сели читать в гостиной. Шепард мрачно укрылся за воскресным выпуском «Нью-Йорк таймс». Он силился вернуть себе хорошее расположение духа, но каждый раз при мысли об отвергнутом ботинке в нем с новой силой вскипало возмущение. Он не решался даже поднять глаза на своего подопечного. Понятно, впрочем, что Джонсон отверг ботинок лишь из-за неуверенности в себе. Его повергло в смятение собственное чувство благодарности. Он обнаружил в себе нечто новое и не знает, как с этим новым управляться. То, чем он был до сих пор, — под угрозой; он сознает это, он впервые увидел себя и свои возможности в истинном свете. Он подвергает сомнению собственное «я». Через силу Шепард вернул себе долю прежнего сочувствия к подростку. Спустя немного он положил газету и посмотрел на него.
Джонсон сидел на диване и отрешенно глядел куда-то поверх энциклопедии. Можно было подумать, что он прислушивается к чему-то вдалеке. Шепард следил за ним пристально — в самом деле слушает и головы не повернет. «Да он совсем растерян, горемыка, — думал Шепард. — Я-то хорош, сижу целый вечер, как сыч, уткнул нос в газету и хоть бы слово проронил, чтобы разрядить обстановку».
— Руфус, — позвал он.
Джонсон сидел как изваяние и все прислушивался к чему-то.
— Руфус, — заговорил Шепард медлительным, властным голосом,— подумай, ты можешь стать кем угодно, кем только пожелаешь. Хочешь — ученым или архитектором, хочешь — инженером, выбирай любое, что по душе; и в той области, какую ты облюбуешь, ты можешь стать лучшим из лучших.
Он представлял себе, как его голос сочится к Джонсону в темные провалы его подсознания. Подросток наклонился вперед, но глядеть продолжал туда же, что и раньше. На улице хлопнули автомобильной дверцей. Снова все стихло. И неожиданно — заливистый трезвон из прихожей.
Шепард вскочил, пошел к двери, открыл ее. Опять тот же полицейский. И опять патрульная машина у тротуара.
— Покажите, где тут ваш молодой человек, — сказал полицейский.
Шепард, нахмурясь, посторонился.
— Он весь вечер находился здесь, — сказал он. — Могу поручиться за это.
Полицейский прошел в гостиную. Джонсон, по всей видимости всецело захваченный чтением, поднял голову не сразу и раздраженно — ни дать ни взять, важная персона, которую оторвали от трудов.
— Что это ты, друг, высматривал на Зимней улице минут тридцать назад, через кухонное окошко? — спросил полицейский.
— Довольно травить мальчика! — сказал Шепард.— Я ручаюсь, что он находился здесь. Я сам был тут же.
— Слыхали, чего вам говорят? — сказал Джонсон. — Сидел все время здесь.
— Не всякий оставит после себя эдакие следы, — сказал полицейский, красноречиво скосив глаза на ногу Джонсона.
— Не может быть, это не его следы, — свирепея, прорычал Шепард. — Он все время был здесь. Зря только тратите время — свое и наше.— Этим «наше» он как бы скрепил свое единение с Джонсоном. — Надоело в конце концов, — сказал он. — Обленились черт-те как, не могут взяться и выяснить, кто это безобразничает. Чуть что — сразу сюда.
Не обращая на него внимания, полицейский продолжал буравить взглядом Джонсона. Медвежьи глазки на мясистом его лице светились умно и живо. Наконец он повернулся к двери.
— Накроем рано или поздно, — сказал он, — тепленького, нос в окне, хвост наружу.
Шепард проводил его и с шумом захлопнул дверь. Он испытывал необычайный подъем. До чего это кстати — как раз то, что требовалось. С радостным, нетерпеливым лицом он возвратился в гостиную.
Джонсон встретил его взглядом, исполненным ехидства. Книга лежала закрытой.
— Спасибочки, — сказал он.
Шепард оцепенел. Эта воровская усмешка… Малый откровенно глумился над ним.
— А вы и сами не дурак сбрехнуть, — сказал Джонсон.
— «Сбрехнуть»? — еле выговорил Шепард. Неужели Джонсон все-таки улизнул из дома и вернулся? У него потемнело в глазах. И тут же его подхватила и понесла волна гнева.— Так ты уходил? — в бешенстве спросил он.— Я не видел, чтобы ты уходил.
Мальчишка только скалил зубы.
— Ты ведь поднимался на чердак к Нортону, — сказал Шепард.