— Да ничего такого особенного,— сказал Паркер и скользнул было к свободному автомату.
— Все сюда, — скомандовал толстый, — поглядим, что за наколка у нашего О. И.
Как Паркер ни извивался у них в руках, они задрали на нем рубашку — и он почувствовал, как все руки мгновенно упали, позволяя ткани вновь завесить лик. В бильярдной сделалось тихо, и тишина эта, казалось Паркеру, росла от обступившего его кружка вверх и вниз, пробивая фундамент здания и стропила крыши.
Наконец кто-то сказал:
— Христос?
И все разом зашумели. Паркер обернулся, кривя лицо в неуверенной улыбке.
— О. И. уж придумает так придумает! — сказал человек в клетчатой рубашке. — Он тот еще у нас чудила!
— Может, взял и уверовал! — прозвучал голос.
— Ни в жизнь! — сказал Паркер.
— О. И. уверовал и несет слово Иисусово, — язвительно проговорил коротышка с окурком сигары во рту. — Ор-ри-гинальный, скажу я вам, способ.
— Паркер еще и не на такое горазд! — сказал толстяк.
— Оххххохоооо! — завопил кто-то, и все начали одобрительно свистеть и чертыхаться, пока Паркер не крикнул:
— Хватит, ну!
— Зачем ты это? — спросил один из дружков.
— Для смеха, — сказал Паркер. — Тебе-то что?
— Так чего ж не смеешься? — раздался вопль. Паркер кинулся в человеческую гущу, и, как летний смерч, закружилась потасовка с мельканием кулаков и грохотом падающих столов, которая кончилась тем, что двое, крепко схватив Паркера, побежали с ним к дверям и вытолкнули его вон. На бильярдную сошла тишина, до того томительная, что казалось, будто длинный, похожий на амбар зал был кораблем, с которого Иону кинули в море.
Паркер долго сидел на мостовой в переулке за бильярдной, исследуя свою душу. Она представилась ему паутиной правд и вымыслов, не шибко ценной для него самого, но словно бы зачем-то нужной вопреки всему, что он мог вздумать. Глаз, которые навечно теперь засели у него в спине, надо было слушаться. В этом он был уверен не меньше, чем когда-либо в чем-либо. Всю жизнь он, ворча, а то и чертыхаясь, частенько со страхом, однажды с восторгом слушался всех побуждений такого рода — с восторгом, когда дух его загорелся от вида татуированного человека на ярмарке, со страхом, когда он вступил в военный флот, ворча, когда женился на Саре Рут.
Мысль о ней медленно подняла его на ноги. Она поймет, она скажет, что ему делать. Она прояснит, что неясно, — по крайней мере будет довольна. Все время, казалось ему, он только этого и хотел — сделать так, чтобы она была довольна. Его пикап по-прежнему стоял у строения, где принимал клиентов художник, но идти туда было недалеко. Он сел в машину и поехал из города в сельскую ночь. Голова почти уже очистилась от спиртного, и он видел, что недовольство ушло, но чувствовал себя не вполне самим собой. Словно он был он и в то же время другой человек, направляющийся в новую землю, хотя все, мимо чего он двигался, было даже ночью ему знакомо.
Он подъехал наконец к своему дому, остановил пикап под деревом и вышел. Он нарочно старался шуметь как можно больше, показывая, что как был, так и остался здесь хозяином, что не приход домой ночевать без предупреждения — это нормально, так он всегда себя ведет и будет вести. Он хлопнул дверцей машины, простучал подошвами по двум ступенькам крыльца и веранде, громыхнул дверной ручкой. Ручка не поворачивалась.
— Сара Рут! — крикнул он. — Пусти!
Ручка была без замка — значит, она приперла ее спинкой стула. Он принялся стучать в дверь одной рукой и дергать ручку другой.
Услышав скрип кроватных пружин, он наклонился к замочной скважине, но она была заткнута бумагой.
— Пусти! — заорал он, вновь начав колотить в дверь. — Чего ради ты от меня заперлась?
— Кто там? — спросил резкий голос из-под самой двери.
— Я, — ответил Паркер, — О. И. Он немного подождал.
— Я, — повторил он нетерпеливо. — О. И.
Изнутри по-прежнему ни звука. Он сделал новую попытку.
— О. И., — сказал он и ударил в дверь еще пару-тройку раз. — О. И. Паркер. Знаешь ведь прекрасно.
Молчание. Потом голос медленно произнес:
— Я не знаю никакого О. И.
— Перестань дурить, — упрашивал Паркер. — Не надо со мной так. Это я, твой О. И., я вернулся. Ты боишься меня, что ли?
— Кто там? — спросил все тот же бесчувственный голос. Паркер оглянулся, словно за него должен был ответить кто-то находящийся сзади. Небо слегка просветлело, над горизонтом обозначились две-три желтые полосы. Потом у него на глазах небосклон полыхнул огненным деревом.
Паркер рухнул обратно на дверь, как пригвожденный копьем.
— Кто там? — снова спросил голос из дома, но теперь с ноткой окончательности. Ручка двери брякнула, и голос повелительно произнес: — Кто там, я спрашиваю?
Паркер наклонился и приблизил рот к заткнутой замочной скважине.
— Обадайя, — прошептал он и мигом почувствовал, как свет пронизывает его насквозь, превращая душу-паутину в безупречную цветовую арабеску, в сад, полный деревьев, птиц и зверей. — Обадайя Илайхью, — прошептал он.
Дверь открылась, и он ввалился в темный дом. Перед ним высилась Сара Рут, уперев руки в бока. Тут же начала:
— Это не блондинка в соку была, на кого ты работал, и за трактор тебе теперь выплачивать все до последнего цента. Он не был застрахован. Она здесь была, мы с ней долго говорили, и…
Дрожа, Паркер стал зажигать керосиновую лампу.
— Светает уже, с чего это ты вздумал керосин тратить? — вскинулась она. — Любоваться тобой я не намерена.
Их обволокло желтое свечение. Паркер положил спичку и стал расстегивать рубашку.
— Ничего тебе от меня не обломится, утро, считай, на дворе, — сказала она.
— Закрой рот, — промолвил он тихо. — Посмотри сюда, и больше чтоб я ничего от тебя не слышал.
Он снял рубашку и повернулся к жене спиной.
— Новая картинка! — зарычала Сара Рут. — Могла бы и догадаться, что ты дрянью всякой поехал себя расписывать.
У Паркера подогнулись колени. Он повернулся к ней и завопил:
— Да посмотри ты! Не говори зря! Разуй глаза, посмотри!
— Посмотрела,— сказала она.
— Ты что, не знаешь, кто это? — крикнул он страдальчески.
— Нет, а кто? — спросила Сара Рут. — Никогда раньше не видела.
— Это же Он, — сказал Паркер.
— Кто?
— Бог!
— Бог? Ну нет, Он не так выглядит!
— Откуда ты знаешь, как Он выглядит? — простонал Паркер. — Ты же Его не видела.
— Он вообще не выглядит, — сказала Сара Рут. — Он дух, ясно тебе? Он никому лица не являет.