– Какая несправедливость! – прошептала Эстер, но так тихо, что миссис Виллис не слышала, и добавила громче: – Могу я идти к Нэн?
– Конечно, дитя мое. Чай я пришлю тебе наверх.
В эту ночь мисс Дейнсбери осталась в комнате Эстер. Для нее принесли кушетку, так как миссис Виллис не хотела разлучать Эстер с маленькой сестрой. Ни один звук не беспокоил больную. Воспитанницы, проходя мимо ее комнаты, снимали туфли. Они боялись даже вздохнуть, чтобы не потревожить ребенка. Нэн почти все время спала, и лишь когда мисс Дейнсбери меняла ей компрессы, открывала отяжелевшие веки. В девять часов в дверь тихо постучали. Эстер отворила. Перед нею стояла одна из ее подруг.
– Звонка к молитве не будет, Эстер. Ты пойдешь в церковь? Миссис Виллис прислала меня спросить.
– Я не могу, скажи, что я не могу.
– Отчего? Разве Нэн так худо?
– Я не знаю, не думаю. Спокойной ночи.
Эстер заперла дверь, разделась, надела ночную рубашку и встала на колени. Но молиться она не могла, мысли текли в совершенно ином направлении. Немного успокоившись насчет Нэн, она почувствовала такой прилив ненависти к Энни, что сама испугалась. Она пыталась сосредоточиться, но слова молитвы не трогали сердце. Тяжело вздохнув, девочка поднялась с колен.
Нэн лежала в забытьи до полуночи. Эстер по своей неопытности думала, что это хороший признак, но мисс Дейнсбери была иного мнения. Несмотря на ободряющие слова доктора, она тревожилась за малышку. Эстер не хотела ложиться, но мисс Дейнсбери уговорила ее прилечь, и едва голова измученной переживаниями девочки коснулась подушки, как она немедленно уснула.
Весь дом уже спал, только мисс Дейнсбери бодрствовала у постели больной. В полночь Нэн стало хуже. Она открыла лихорадочно горевшие глаза и начала жалобно звать – но не Эстер, а Энни.
– Энни, Энни! Нэн надо Энни. Да. Да. Плохая, иди плочь. Нэн надо Энни.
Мисс Дейнсбери смутилась и встревожилась. Эстер, проснувшись, села на кровати.
– Что с нею, мисс Дейнсбери? – спросила она.
– Она очень возбуждена, Эстер. Все зовет Энни Форест.
– Это невозможно. Доктор не разрешил никого к ней пускать.
– Энни, Энни! – звал больной ребенок. Эстер накинула шлафрок [11] и подошла к кроватке. Глаза Нэн горели лихорадочным блеском. Она взглянула на Этти, резко вскрикнула и закрылась ручонками.
– Иди плочь, иди плочь, плохая Этти. Нэн надо Энни. Энни будет петь, иглать. Иди, иди.
Сердце бедной Эстер сжалось. Она взяла горячую ручку сестры, но та с силой отдернула ее.
– Энни! Энни, Энни… Иди, Энни. Нэн надо, Нэн любить…
– Надо успокоить ее, моя милая, – сказала мисс Дейнсбери, тронув Эстер за плечо. – У Энни удивительная способность успокаивать детей. Придется ослушаться доктора, под мою ответственность. Надо во что бы то ни стало успокоить ребенка. Я останусь здесь, а вы сбегайте за Энни. Хоть вы и дороги малышке, но сейчас вы ее раздражаете. Не волнуйтесь, больные часто так реагируют на своих близких. Поверьте мне и сделайте, как я говорю.
– Сейчас-сейчас, – Эстер снова наклонилась над кроваткой. – Нэн, Этти идет за Энни. Теперь ты ее поцелуешь?
В ту же минуту горячие руки обвились вокруг ее шеи.
– Доблая Этти, иди за Энни. Иди, доблая, иди.
Эстер побежала вниз. Босая, в белом капоте, в лунном свете она походила на привидение. Издали доносились до нее какие-то звуки, но она не обращала на них внимания. Девочке было не до этого, она слишком спешила.
Открыв дверь в комнату Энни и Сьюзи, она произнесла сдавленным голосом:
– Энни, иди к Нэн.
– Иду, – кивнула Энни и, встав, пошла к двери. Она была в платье.
– Ты уже одета? – удивилась Эстер.
– Я и не раздевалась, лежала так. Мне показалось, что Нэн звала меня.
– Пойдем же. Я пришла за тобой, потому что нужно успокоить Нэн. Посмотрим, удастся ли тебе это, – прибавила Эстер, недобро усмехнувшись.
– Надеюсь, что удастся, – ответила Энни очень кротко и двинулась вслед за Эстер.
Войдя в комнату, Энни встала на колени у кроватки и заговорила своим певучим голосом:
– Нэн, дорогая моя, Энни пришла.
– Нэн любить Энни, – довольно проворковала Нэн и, отвернувшись от мисс Дейнсбери и Эстер, обратила взгляд на свою любимицу.
– Спой «Козлика», – приказала маленькая капризница.
Не мешкая ни минуты, Энни начала:
– Жил-был у бабушки серенький козлик…
Не успела она пропеть несколько куплетов, как Нэн потребовала другую песню:
– Не надо эту. Спой «Бим-бом».
– Бим-бом, бим-бом, загорелся кошкин дом…
– Длугую. Пой, Энни, длугую.
Около двух часов стояла Энни у кроватки и пела детские песенки одну за другой. Нэн не спускала с нее глаз и все повторяла:
– Пой, Энни, пой.
Энни пела, а глаза малышки лихорадочно блестели, и тело горело. Мало-помалу Нэн успокаивалась. Энни потрогала ее ручки – они уже были не такие горячие. Затем на лбу Нэн выступила испарина, и девочка провалилась в глубокий сон.
Утром Нэн стало лучше, и хотя неминуемая опасность ей не угрожала, ребенка нужно было очень беречь, чтобы приступы лихорадки не возобновились. Доктор сказал, что девочка счастливо избежала сотрясения мозга, но пройдет еще много дней, прежде чем она будет в состоянии резвиться по-прежнему. Нэн сама выбрала себе сиделку и с настойчивостью избалованного ребенка добилась своего: Энни находилась около нее с утра до ночи. Доктор, увидев, как успокаивающе эта девочка действует на больную, потребовал, чтобы ее не сменяли.
Лежа в постели, Нэн держала руку Энни и заставляла ее петь. Позже, когда малышке стало лучше, она просиживала целыми часами у открытого окна, прижавшись к Энни и глядя на нее восторженными глазами. Очень часто Энни отвечала ей грустным взглядом, и тогда Нэн гладила ее по щекам, приговаривая:
– Бедная Энни! Бедная маленькая Энни.
Энни, с ее цыганским лицом и обилием пышных кудрей, и черноглазая русоволосая Нэн являли собой прелестную картину. Но Эстер не могла любоваться ими – ее сердце разрывалось от боли и жгучей досады.
Не то чтобы Нэн совершенно охладела к Этти. Иногда она обнимала одной рукой ее, а другой – Энни, как будто хотела соединить их головы. Но было очевидно, что вся душа ее всецело принадлежит Энни, Эстер же отводилась второстепенная роль.
Ни за что на свете Эстер не выдала бы своих переживаний. Напротив, когда доктор и мисс Дейнсбери заявили, что хотя Энни и была причиною несчастья, но она же и спасла девочке жизнь, сумев унять ее возбуждение в первую ночь, Эстер пробормотала что-то вроде благодарности.