Поэтому неудивительно, что Сьюзи, прогуливаясь, чтобы «согреться», продолжала дрожать. Бетти не приходила за корзинкой, и на своем обычном месте за садом она тоже не появлялась. Неужели старуха захворала? Когда эта мысль пришла Сьюзи в голову, она совсем перетрусила. Корзинку обязательно найдут. Тот же Ровер, привлеченный вкусными запахами, может вытащить ее, или садовник наткнется на нее. Что же делать? Спрятать корзинку негде. И тут внезапная мысль озарила Сьюзи: с полчаса ее не хватятся, за это время она успеет сбегать к Бетти и вернуться.

Девочка внимательно осмотрелась: мисс Гуд ушла в дом, мисс Дейнсбери играет с детьми, француженка лежит с мигренью. Сьюзи свернула с аллеи, по которой ей приказано было прогуливаться, пробралась в огород, перелезла через забор и во весь дух припустила к домику Бетти. Ей навстречу попалась карета, и Сьюзи показалось, что в ней сидят сестры Брюс. Но она не посмела задерживаться и побежала дальше в надежде, что ошиблась.

Через четверть часа Сьюзи остановилась возле дома Бетти и перевела дух. Перед окнами росли вишневые деревья, несколько перезрелых вишен валялись на земле. Сьюзи постучала, но ответа не последовало. Дожидаться было некогда, девочка повернула ручку, и дверь открылась. Бедная Бетти, скрюченная ревматизмом, лежала на убогой постели.

– Господи, Боже мой! Да неужто это вы, моя красавица! – воскликнула старуха, когда Сьюзи, вытирая пот и тяжело отдуваясь, подошла к ее кровати.

– Я пришла сказать, Бетти, что вы забыли корзинку.

– Не забыла, моя красавица, не забыла, да вот ревматизм замучил меня, ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Уж я думала о вас, красавицы мои. Скучно вам, поди, без сластей-то. Да и вишни даром на земле гниют, просто сердце разрывается.

– И правда, – согласилась Сьюзи, глядя в отворенную дверь. – Спелые вишни, и какие сочные: я возьму несколько штук, Бетти, и заплачу вам потом. Но как же быть с корзинкой? Вы обязательно должны забрать ее. Если корзинку найдут, мы пропали, и тогда прощайте ваши барыши.

– Ох, мисс, я бы на коленях поползла, лишь бы отвести от вас беду. Так ведь даже подняться не могу, вот горе-то! Доктор говорит, что ревматическая лихорадка у меня завелась.

– О Господи, что же делать! Ведь мы погибнем, если корзина отыщется.

– Да ведь кусты-то густые, красавица; вряд ли отыщется.

– Ах, какая вы несносная! Если я говорю, что отыщется, значит, я знаю. Непременно возьмите корзинку или пошлите за ней.

Старуха задумалась.

– Разве что послать Мозеса, – проговорила она. – Он ловкий мальчишка. Это четвертый дом отсюда, мисс. Мозес его зовут, Мозес Мур. Я дам ему пинту [13] вишен за работу. Вот если бы вы потрудились послать ко мне Мозеса, мисс Сьюзи! Эх, не хочется мне впутывать чужого человека в ваши дела. Он ведь не то, что старая Бетти!

– Ну, делать нечего! В каком доме живет этот мальчик?

– Четвертый отсюда, красавица. Мозес Мур. Такой веснушчатый мальчик с бельмом на глазу. Пошлите его ко мне, голубушка; только ничего не говорите о вишнях, а то он просто украдет их, плут!

Сьюзи, не теряя ни минуты, пустилась бежать обратно, прихватив горсточку вишен, чтобы освежиться по дороге. Ей посчастливилось застать Мозеса дома, и она послала его к старой Бетти. Мальчишка загоготал и лукаво посмотрел на нее; но упоминание о вишнях сделало его сговорчивее: поторговавшись и потребовав кварту [14] вместо пинты, Мозес согласился встать в четыре часа утра и забрать корзинку.

Глава XXXV. Грустные мысли

Энни в детстве видела много горя и лишений; она на собственном опыте знала, что значит «катиться вниз». Родители ее прежде были богатыми людьми, жили в большом доме, держали лошадей, баловали дочку, к которой были приставлены две няни. Впрочем, сама Энни этого времени не помнила – самые ранние ее воспоминания относились к жизни в скромном доме, с небольшим количеством слуг. Мать часто плакала; отец редко бывал дома. Потом уже и своего дома не стало; они жили в маленькой квартире. Няня ушла, Энни гуляла с матерью и спала в коляске в ее комнате. А потом настали совсем трудные времена. Мать лежала больная, а отец, высокий красивый мужчина, взяв Энни на руки, целовал ее, наказывая быть мужественной и беречь мать. Потом он уехал и не вернулся. Энни с матерью становились беднее и беднее, из квартиры переселились в одну-единственную комнату и даже не каждый день обедали. Мать, несмотря на утомленные слезами глаза, стала заниматься шитьем. Энни замечала, что мать кашляет. Дела шли все хуже. И тут неожиданно появился ангел-утешитель, а вместе с ним и некоторый достаток: доктор и питательная пища для матери, книги и игрушки для ребенка. Когда же мать Энни умерла, девочка отправилась в «Лавандовый дом» с тем самым ангелом-утешителем, который успокоил ее мать на закате дней.

– Энни, я всем обязана миссис Виллис, – сказала мать перед смертью. – Мы знали друг друга еще в юности, и теперь благодаря ей я ни в чем не нуждаюсь.

Когда меня не будет, она позаботится о тебе. Я не в состоянии ее отблагодарить. Постараешься ли ты сделать это за меня?

– Да, мама. Я буду ее очень, очень любить, – пообещала девочка, глядя на умирающую большими черными глазами.

Энни сдержала слово. Она не просто любила, она обожала свою воспитательницу, которая была так добра к ней и к ее матери. Несмотря на все свои недостатки, Энни была жизнерадостной натурой. Ей было так же трудно не резвиться и не смеяться, как цветку не поворачивать головку к солнцу. В самые грустные дни Энни удавалось рассмешить мать. Все ее шалости были донельзя забавны.

Мать умерла, отец пропадал неизвестно где, но Энни сохранила веселый характер, потому что была окружена любовью и лаской – миссис Виллис неизменно была очень нежна к ней. Наставницы, хоть нередко бранили и наказывали девочку, тоже любили ее, потому что не любить ее было невозможно. Даже ее проказы часто вызывали у них улыбку. Подруги обожали Энни, о младших воспитанницах уж и говорить нечего; даже слуги говорили, что ни одна из учениц не стоит и мизинца мисс Форест.

В последние полгода, однако, обстоятельства изменились. Подозрение и недоверие омрачили ясность духа девочки. Она уже не была общей любимицей. Некоторые ученицы открыто выказывали ей свою неприязнь. Все это Энни способна была вынести, если бы миссис Виллис не лишила ее своего доверия. Но она ясно видела, что начальница смотрит на нее теперь другими глазами. Первый раз в жизни Энни упала духом. Ей казались невыносимыми эта всеобщая холодность, этот молчаливый отпор. Она страдала не только физически, но и морально.

В грустном раздумье брела она по аллее, как вдруг услышала позади себя топотание детских ножек.

– Нэн идет, Нэн идет! Энни подождать Нэн!

Малышка догнала ее и подала ей ручку.