Хонда не сравнивал эти кварталы с теми, какими они были в прошлом. Он просто смотрел на слепящие глаза развалины: осколок разбитого стекла сейчас светит прямо в глаза, а в следующий момент он исчезнет, исчезнут эти руины, появятся новые. Реагировать на катастрофу катастрофой: чтобы справиться с бесконечными разрушениями, нужно каждый миг иметь возможность вызвать более масштабное, еще более грандиозное, глобальное уничтожение… да, постоянно хранить в душе глобальное, закономерное разрушение, готовиться к гибели в будущем… Хонду до дрожи в теле пробрал холод этой мысли, почерпнутой им изучения «только-сознание».
После разговора с клиентом, получив подарки, Хонда дошел до станции Сибуя и направился домой. В новостях сообщали, что атаки бомбардировщиков В-29 обрушились на Осаку, ходило множество слухов, что основной мишенью теперь становится район Кансая. В Токио, казалось, наступило относительное затишье.
Поэтому у Хонды появилось желание днем немного пройтись. Если подняться на холм Догэнсака, то можно посмотреть, что осталось от усадьбы маркиза Мацугаэ.
Хонде было известно, что семья маркиза из своего участка земли в 140 тысяч цубо [37] в середине Тайсё [38] продала 100 тысяч цубо акционерной земельной компании в Хаконэ, но половину полученных наконец денег впоследствии потеряла из-за банкротства пятнадцати банков. Приемный наследник Мацугаэ оказался распутником и постепенно спускал оставшиеся земли, так что теперешняя усадьба Мацугаэ, располагавшаяся на территории площадью около тысячи цубо, стала вполне заурядной. Хонде случалось проезжать на машине мимо ворот усадьбы, но он давно не заходил в ставшие ему чужими ворота. Теперь им овладело любопытство: сгорела или уцелела усадьба после воздушных налетов прошлой недели.
Тротуар вдоль разрушенных зданий на Догэнсака был уже расчищен, и, хотя дорога шла в гору, идти было нетрудно. То тут, то там мелькали люди, которые, накрывая обгоревшими бревнами и цинком щели, готовились к жизни в землянках. Близилось время ужина, поэтому местами поднимались струйки дыма. Некоторые набирали в котелки воду из водопроводной трубы. Небо окрашивала вечерняя заря.
Весь район Камидори и Нампэйдай на вершине холма составлял прежде часть огромной усадьбы Мацугаэ. Потом эта территория, поделенная на мелкие участки, перешла в собственность к другому владельцу, но сейчас опустошенная и обезображенная пожаром земля под огромным закатным небом возвращала усадьбе ее былое величие.
Единственным уцелевшим строением здесь теперь было здание военной жандармерии — туда входили, оттуда выходили солдаты с нарукавными повязками. Точно, оно должно быть по соседству с усадьбой. А вот по ту сторону и каменные столбы ворот.
Отсюда от ворот участок в тысячу цубо казался просто крошечным, так как его загромождали многочисленные строения. Сохранившиеся миниатюрное озерцо и искусственная горка были жалким подобием огромного прежнего пруда и Кленовой горы. Каменного забора, ограждавшего усадьбу, не было, а деревянный сгорел, поэтому внушительного размера пожарище на соседнем участке, который тянулся в сторону Нампэйдая, лежало перед глазами. Похоже, именно там был тот огромный пруд, который потом засыпали.
Во времена их юности посредине пруда был остров, а с Кленовой горы в пруд низвергался водопад, Хонда с Киёаки тогда на лодке приплыли на остров и оттуда увидели Сатоко, одетую в голубого цвета кимоно. Киёаки был в расцвете юности, да и Хонда был типичным юнцом, хотя и считал себя старше. Тогда что-то возникло и оборвалось. И это что-то не оставило никаких знаков.
Владения Мацугаэ оказались восстановленными в своих прежних границах благодаря безжалостным, уравнявшим все разрушениям. Рытвины и ямы в земле возвращали прошлое, и, глядя на это расстилавшееся, пока хватало взору, пепелище, Хонда мог показать: вот там был пруд, там «Храм», там дом матери маркиза, там европейский дом, а там круг для экипажей перед входом в главный дом. Так отчетливо врезалась в память усадьба Мацугаэ, где он часто бывал.
Но под лохматыми вечерними облаками скрученная жесть, битая черепица, сломанные деревья, расплавившееся стекло, обуглившиеся панели, одиноко стоявшая, как белый скелет, печная труба, смятая в ромб дверь — все эти бесчисленные обломки окрасились в ржаво-красный цвет. Обломки были рассыпаны по земле, но их дикая, попиравшая все стандарты форма вызывала ассоциации со странного вида крапивой, пустившей на этой земле свои ростки. Это впечатление еще больше усиливали тени, которые творило заходящее солнце.
Красное небо с разорванными и разбросанными по нему облаками. Они словно пропитаны цветом неба. Лохматые нитки, оставшиеся после разрыва, светились золотом. Хонда никогда не видел столь зловещего неба.
Неожиданно он заметил на одном из оставшихся после пожара камней сидящего человека. Под вечерним солнцем фиолетовая ткань рабочих шаровар приобрела оттенок благородного вина. Собранные в пучок черные блестящие волосы казались мокрыми. Голова низко опущена, вся поза выражает страдание. Казалось, женщина, а судя по всему это была женщина, плакала, но плечи ее не сотрясались в рыданиях и по спине не пробегали судороги. Она просто сидела потупившись, словно увяла. Хотя она и была погружена в раздумья, ее неподвижность слишком затянулась. Блеск волос указывал на женщину средних лет, может быть, то была владелица усадьбы или просто посторонняя.
Хонда подумал, что, наверное, следует помочь, ей, очевидно, плохо. Приблизившись, он обратил внимание на прислоненные к камню небольшой черный мешок и палку.
Хонда положил руку женщине на плечо и легонько, очень осторожно потряс. Казалось, приложи он больше силы, женщина рассыплется, превратится в пепел.
Женщина приподняла лицо и взглянула на него сбоку. Увидав ее лицо, Хонда был поражен. Черные волосы — парик, это он понял сразу: так неестественна была линия волос, на лице в густо положенных белилах тонули, казалось, и глазные впадины, и морщины, ярко выступал кармин губной помады, положенной как у придворных дам так, чтобы придать верхней губе форму конуса и скрыть нижнюю губу. И подо всем этим было лицо Тадэсины.
— Неужели Тадэсина? — невольно вырвалось у Хонды.
— Кто вы, господин? Подождите, — и Тадэсина торопливо достала из-за пазухи очки. В хитрости ее движений, какими она раскрывала дужки очков и цепляла их за уши, проглянула та, давняя, Тадэсина. Она все извинялась, что будет рассматривать собеседника в очках, но разыгрывала все это нарочно.
Однако уловка не сработала. Хотя старая женщина и надела очки, перед ней стоял незнакомый мужчина. Сначала на ее лице появилась тревога и какая-то отчужденность, свойственная старой аристократии (ласковое безразличие, которое она долго умело копировала).
— Извините, память стала плохой, вы… — произнесла она казенную фразу.
— Я Хонда. Лет тридцать тому назад учился в школе Гакусюин вместе с Киёаки Мацугаэ, мы дружили, и я часто бывал здесь в усадьбе.