«Все время на юге. Все время жарко… В сиянии роз южной страны…»
В ушах вдруг прозвучали слова Исао, сказанные в пьяном бреду за три дня до смерти. С тех пор прошло восемь лет, и вот сейчас Хонда спешит во дворец Роз, чтобы снова встретиться с Исао.
Душа его жила предчувствием радости — так ждет благодатного ливня горячая, иссушенная земля. Для Хонды осознать собственные чувства значило осознать себя. В молодости он не раз думал, что его суть составляют тревога, печаль или ясный рассудок, но ни одно из этих состояний не было подлинным. Когда он узнал, что Исао покончил с собой, то сильнее, чем пронзительная боль от сознания тщетности собственных усилий, сердце угнетала какая-то тяжесть, но время шло, и боль сменилась радостным предчувствием новой встречи. Хонда обнаружил, что тогда и сам потерял способность чувствовать. Может быть, оттого, что все его существо растворилось в этой необычной, невиданной в мире радости. Ведь горечь расставания, которой не избежать всему человечеству, обойдет его стороной.
«Все время на юг. Все время жарко… В сиянии роз южной страны…»
…Машина остановилась перед изящными воротами, за которыми расстилался газон. Хисикава вышел первым и передал охраннику визитную карточку, отпечатанную на тайском языке.
Хонда наблюдал, как по ту сторону узорчатой железной ограды ровный газон неспешно впитывает горячие лучи солнца, как остриженные под шар кусты с белыми и желтыми цветами бросают на него густую тень.
Хисикава повел Хонду через ворота ко дворцу.
Двухэтажное здание под черепичной крышей, слишком маленькое, чтобы называться дворцом, было окрашено в благородный цвет чайной розы. Желтоватые стены везде, кроме той части, которую затеняли росшие рядом огромные акации, смягчали лучи палящего солнца.
Пока Хонда с Хисикавой шли по дорожке через газон, они не увидели ни единого человека.
Полный чуть ли не животного восторга, такого, какой обычно сопровождается рыком и текущей слюной, Хонда прямо чувствовал на своих ногах когти дикого лесного зверя. Да он и родился только ради мгновений этой радости.
Дворец Роз, казалось, замкнулся в собственных упрямых фантазиях. Это впечатление усиливалось архитектурой здания — компактного, без боковых крыльев, просто коробочки. На первом этаже тянулись большие французские окна, и было непонятно, где же вход; от деревянных панелей с вырезанными на них розами шел вверх орнамент из желтого, зеленого и темно-синего стекла, а между этими полосами были вставлены окошечки со стеклами лилового цвета, выполненные в форме розы с пятью лепестками, уже в стиле Ближнего Востока. Все большие окна, обращенные в сад, были наполовину раскрыты.
На втором этаже над панелью с узором из лилий, словно триптих, распахнутыми оставались только три высоких центральных окна, их украшала резьба — розы.
И стеклянная дверь, к которой поднималась каменная лестница, по форме была тем же французским окном. Когда Хисикава нажал на звонок, Хонда машинально заглянул в ближайшее окошечко с лиловым стеклом. Внутри стоял густой фиолетовый полумрак морского дна.
Стеклянная дверь открылась, и появилась пожилая женщина. Хонда и Хисикава сняли шляпы. На темном, обрамленном седыми волосами лице с коротким носом появилась свойственная тайцам приветливая улыбка. Но это было всего лишь приветствие, ничего другого эта улыбка не означала.
Хисикава обменялся с женщиной несколькими словами по-тайски. Похоже, каких-либо препятствий для запланированной аудиенции не было.
В вестибюле стояло несколько стульев, но их было недостаточно для того, чтобы считать помещение приемной. Хисикава протянул женщине какой-то сверток, женщина, сложив в знак благодарности ладони, приняла его. Толкнула створки центральной двери и ввела посетителей в просторный зал аудиенций.
Снаружи стояла предполуденная жара, так что было приятно оказаться в затхлом, пахнущем плесенью прохладном воздухе этого зала. Им предложили сесть на китайского типа стулья с ножками в форме львиных лап, покрытые золотом и киноварью.
В ожидании принцессы Хонда внимательно рассматривал внутреннее убранство дворца. Кроме тихих звуков бившейся где-то мухи ничего не было слышно.
Собственно в сам зал окна не выходили. По периметру зала шли арки с колоннами, поддерживавшие второй ярус, перед стоящим в центре троном спускался сверху массивный тяжелый занавес, над троном, на уровне второго яруса, висел портрет императора Чулалонгкорна. Коринфские колонны галереи были окрашены в зеленый цвет, каннелюры заполнены золотой краской, а в украшениях капителей традиционный античный мотив из листьев был заменен золотыми розами.
Внутри дворца тоже назойливо повторялся узор из роз. Перила второго яруса — золото в белой рамке — были покрыты резными позолоченными розами. И свисавшая в центре зала с высокого потолка громадная люстра тоже была увита белыми и золотыми розами. И разостланный под ногами алый ковер тоже был в розах.
И только пара огромных слоновых бивней, два белых лика молодого месяца, стоявших на страже по обеим сторонам трона, принадлежали к традиционным тайским украшениям, их чуть пожелтевшая, тщательно отполированная белизна выделялась из окружавшего трон полумрака.
Только отсюда, изнутри становилось понятным, что через французские окна виден сад перед дворцом. Окна, выходящие на задний двор, были отделены от зала колоннадой, открытые, они оказались на уровне груди. Легкий ветерок, скорее всего, залетал в зал из этих, обращенных к северу окон.
Хонда случайно перевел взгляд в их сторону и вздрогнул, заметив темную тень, опустившуюся на оконную раму. То был зеленый павлин. Павлин сел на подоконник и вытянул переливавшуюся зеленым золотом шею. Перья на голове, стоящие гордым хохолком, раскрылись подобно изящному вееру.
— Сколько они заставят нас ждать, — прошептал Хонда на ухо Хисикаве, устав от ожидания.
— Так происходит всегда. В этом нет никакого умысла. Заставить ждать — значит повысить свой авторитет, других намерений у них, пожалуй, нет. Вы, наверное, уже поняли, что в этой стране ни в каких делах нельзя спешить.
Рассказывают, что в царствование сына Чулалонгкорна, короля Вачиравуда, король ложился спать на утренней заре и просыпался после обеда, все погрузились в праздность и лень, день и ночь смешались, даже министры двора прибывали на государственную службу к четырем часам дня, а домой возвращались под утро. Но, может быть, в тропиках так и стоит делать. Красота здешних людей — это красота тропических фруктов, а фрукты должны зреть в неге, и здесь нет места трудолюбивым фруктам.
Чтобы отделаться от привычного многословия Хисикавы, которого не останавливало даже то, что он вынужден говорить шепотом, Хонда было отстранился, но не смог отвязаться от буквально залетавшего в уши запаха изо рта Хисикавы, хорошо, что тут опять появилась та же пожилая женщина и, сложив ладони, привлекла внимание ожидавших.
У окошка с павлином раздались сердитые возгласы, похоже, птицу прогоняли. Хлопая крыльями, павлин убрался с подоконника. В северной галерее Хонда увидел трех пожилых женщин. Они двигались одна за другой, тщательно соблюдая интервал. Принцессу вела за руку та, что шла впереди, девочка играла букетиком жасмина, который несла в другой руке. Когда семилетнюю принцессу Лунный Свет подвели к довольно большому китайскому креслу, поставленному перед бивнем слона, пожилая женщина, встретившая Хонду и Хисикаву, наверное, оттого, что была низкого звания, сразу бросилась на колени и поклонилась, почти коснувшись лбом пола.