Опиум? Что же, хорошее средство. Своего рода самоубийство, которое уводит в сон.
И Тимар следил, как постепенно смеркается и вечерние тени погружают в сумрак углы комнаты; ночь становится все темнее, и наконец темнота сгущается в непроглядный мрак - глухую тьму, как в подземелье или перед глазами незрячего человека. Такую тьму доводится "увидеть" лишь во сне.
А Михай понимал, что спит и что слепота, поразившая его зрение, есть не что иное, как ослепление сном.
При этом Михай отчетливо сознавал, где именно он находится. Он лежит в собственной постели, в своем комаромском доме; у кровати стоит ночной столик, на нем старинный китайский бронзовый светильник с расписным фарфоровым экраном; на стене рядом с кроватью большие часы с музыкой; шелковые занавеси на окнах опущены до полу. Массивная кровать старинной работы снабжена выдвижным ящиком, а в сущности, второй кроватью - это поистине произведение искусства, какие и сейчас еще удается видеть в старых домах; в такой постели на ночь могла расположиться целая семя.
Тимар отлично помнил также, что он не запер дверь комнаты, а стало быть, к нему может войти кто угодно. А если кто-нибудь проникнет, чтобы убить его? И какая разница между сном и смертью?
Эту загадку он пытался разрешить во сне.
И вдруг ему приснилось, что дверь тихонько открывается и кто-то входит - женские шаги. Полог у постели чуть слышно шелестит, отодвигаемый чьей-то рукою; над ним склоняется женская фигура.
- Это ты, Ноэми? - произносит во сне Михай и в ужасе спохватывается. - Как ты сюда попала? Вдруг тебя увидят!
В комнате темно, ему ничего не видно, но он чувствует, как кто-то садится с краю постели и прислушивается к его дыханию.
Вот так же долгими ночами прислушивалась к его дыханию Ноэми в хижине на острове.
- Ты и сюда пришла ухаживать за мной, Ноэми? Я очень тронут, но под утро тебе придется уйти, чтобы рассвет не застал тебя в доме.
Раздался бой часов, гулкий, как удары колокола, и возвестил о наступлении ночи. Сидящая на краю постели женщина встает, чтобы остановить маятник: бой часов и музыка могут потревожить спящего; при этом ей приходится наклониться над постелью так, что Михай слышит биение ее сердца.
"Как тихо бьется сейчас твое сердце!" - думает он во сне.
Затем ему чудится, будто чья-то рука пытается нащупать на ночном столике химическое зажигательное устройство.
"Уж не хочешь ли ты зажечь свет? Это было бы опрометчиво с твоей стороны! Ведь стоит кому-нибудь заглянуть с галереи в окно, и тебя увидят".
Трут начал тлеть, и с помощью лучины ночник был зажжен. Отчетливо проступили контуры женской фигуры. Лица Михай не видел, но хорошо знал, что это Ноэми. Кому же еще быть подле него?
Женщина осторожно повернула экран, чтобы свет не падал Михаю в глаза.
"Ах, Ноэми. Ты опять намерена бодрствовать подле меня всю ночь? Когда же ты сама будешь спать?".
И женщина, словно отвечая на его вопрос, опускается на колени и выдвигает вторую постель.
В сердце Михая боролись сладостное упоение и страх. "Ты устраиваешься на ночь здесь, подле меня? О, как я люблю тебя! И как я за тебя боюсь!".
А женщина стелит себе постель в выдвижном ящике и ложится.
Восторг и ужас терзают душу спящего Михая.
Ему хочется склониться к ней. Обнять, поцеловать ее и воскликнуть: "Скройся, беги отсюда, тебя могут увидеть!" Но руки-ноги его словно налиты свинцом, а язык отказывается повиноваться.
Женщина рядом засыпает, и от этого сон Михая тоже становится глубже. Сновидения его свободно переходят из прошлого в будущее, витают в царстве грез и неизменно возвращаются сюда. Много раз подряд ему представляется, что он воспрянул ото сна, но спящая женщина не исчезает.
Но вот наступает рассвет, и первые лучи солнца заглядывают в окно. Небывало прекрасный и яркий солнечный свет затопляет комнату.
"Проснись, проснись! - сквозь сон шепчет Михай. - Беги на остров, чтобы день не застал тебя здесь. Оставь меня!".
Он борется со сном.
"Да ведь тебя и нет со мной, это всего лишь сон!".
И, сделав над собой невероятное усилие, Михай разрывает оковы сна и просыпается - не сей раз въяве.
За окном и правда уже рассвело, лучи солнца пробиваются сквозь оконную штору; ночник чуть мерцает, прикрытый расписным экраном; на выдвижном отделении постели спит женщина, уткнувшись лицом в руку.
- Ноэми! - восклицает Михай.
От его восклицания женщина просыпается, поворачивает голову.
Это Тимея...
- Вам что-нибудь нужно? - спрашивает она, проворно садясь в постели.
Она проснулась от звука голоса, имени она не разобрала.
Михай, еще не стряхнув с себя остатки сна, с удивлением наблюдал это чудесное превращение Ноэми в Тимею.
- Тимея! - сонным голосом бормочет он.
- Я здесь! - отвечает женщина. Кладя руку на край его постели.
- Как вы тут очутились? - спрашивает Михай, испуганно подтягивая к подбородку одеяло, словно страшась возникшего перед ним лица.
А Тимея с полным самообладанием отвечает:
- Я беспокоилась за вас; боялась, как бы ночью не случилось беды. Мне хотелось быть рядом с вами.
В голосе и взгляде Тимеи сквозила столь простодушная, искренняя озабоченность, какая недоступна притворству. Верность у этой женщины в крови.
Михай пришел в себя. Страх его сменился угрызениями совести.
Бедная женщина, приткнулась возле его постели - вдова при живом муже! Ни разу не довелось ей испытать общей радости с мужем, но сейчас, когда муж страдает, она пришла разделить с ним его страдания.
Михаю пришлось прибегнуть к испытанному средству - ко лжи. Принять заботы Тимеи он не мог, значит, следовало деликатно отклонить их.
Михай постарался придать своему взгляду спокойное выражение.
- Прошу вас, Тимея, больше не делать этого. Не подходите близко к моей постели. Я перенес болезнь, которая передается окружающим, - подцепил во время путешествия восточную чуму. Держитесь от меня подальше, я боюсь за вас. И потом, мне хочется побыть одному - и днем и ночью. Теперь самое страшное уже позади, но, думается, лучше избегать близкого общения. Поэтому очень прошу вас, больше так не делайте!
Тимея потупила глаза и глубоко вздохнула; затем поднялась с постели и вышла из комнаты. Она даже не раздевалась, так и лежала одетая у ног супруга.
Когда Тимея удалилась, Михай тоже встал и оделся.
На душе у него было тяжело, неспокойно. Чем дальше заходил он в своей двойной жизни, тем больше запутывался в противоречивых обязательствах и обязанностях. Он взял на себя ответственность за судьбу сразу двух благородных, самоотверженных женщин, сделал несчастными их обеих и вместе с ними самого себя. Где же спасение?