Будет и посевное зерно, заверил земледельцев Тимар, об этом он позаботится.
Так он объехал все села, где жили испольщики, и по его наущению крестьяне вышли с плугом на залежные земли и принялись распахивать из края в край огромные угодья, которые, не будь Тимара, лежали бы еще год под паром и не родили бы ничего, кроме сорняков.
Но откуда же взяться посевному зерну? Доставлять по реке из Валахии уже поздно, а поблизости раздобыть неоткуда.
Однако Тимар знал место, где можно было разжиться зерном.
Вечером второго декабря он прибыл в тот самый Плесковац, где ранней осенью его грозились поколотить, и наведался к его преподобию Кириллу Шандоровичу, в свое время прогнавшему его со двора.
- Ба, сын мой, да никак это опять ты? - воскликнул, увидев его, досточтимый священник, столь великий друг и благодетель простого люда, что давным-давно мог бы быть удостоен ордена Железной короны, кабы не его необоримая скромность. - Чего тебе от меня надо? Хлеб, чтобы, покупать собрался? Так ведь я еще два месяца назад тебе сказал - нет у меня хлеба, ничего я тебе не дам. И не вздумай мне байки рассказывать, я все равно ни одному твоему слову не поверю. Имя у тебя греческое, усы у тебя длинные, и вся твоя рожа не внушает никакого доверия.
- На сей раз буду говорить чистую правду, - улыбнулся Тимар.
- Быть того не может! Ваш брат комаромский купец так и норовит нас, простаков, облапошить. То наплетете, будто урожай в ваших краях отменный, чтобы цены на хлеб сбить; то слух пустите, будто бы правительство собирается всех лошадей распродать, а у самих у вас на уме, как бы задешево овес скупить. Вся натура у вас фальшивая.
- Сейчас я правду скажу. Я прибыл по поручению правительство и от его имени призываю вас, ваше преподобие, открыть для нас свои закрома. Правительство, узнав о том, что окрестный люд остался без посевного зерна, желает раздать его в долг. Такая благотворительность - святое дело, да и правительству добрую услугу окажет тот, кто протянет руку помощи. Зерно нужно не мне, оно достанется крестьянам на семена.
- Да, сын мой, это все правда. Мне и самому жаль этих несчастных бедняков, но ведь и я гол как сокол. У меня ведь, как у всех - недород, откуда же мне зерна взять? Вот от, перед тобой огромный амбар, да что толку: все три настила пустехоньки.
- Какое там "пустехоньки", ваше преподобие! Уж я-то знаю, что там даже позапрошлый урожай цел. По сусекам поскрести, глядишь, и для меня с десяток тысяч мер наберется.
- Черта с два наберется! Да я тебя и на порог-то амбара не допущу! Не надейся, не продам даже по пяти форинтов за меру. По весне пшенице будет цена семь форинтов, вот тогда-то я ее и пущу на продажу, а сейчас не уступлю ни зернышка. И врешь ты все, вовсе не правительство тебя прислало, ишь ты, явился и думает на мякине меня провести. Да правительство-то и знать не знает о том, что мы с тобой на свете живем. И кто мы есть? Так, козявки ничтожные.
Бастион твердо стоял под обстрелом легкой артиллерии. И Тимар пустил в ход тяжелую артиллерию - письмо министра.
Его преподобие, прочтя письмо, не знал, верить ли собственным глазам: ведь тогда надо было поверить и Тимару.
Однако солидная печать с двуглавым орлом на конверте и официальный штемпель Дворцовой палаты на самом письме убедили его, что это не обман, а явь.
Ведь украсить свою грудь блестящим крестом было для его преподобия пределом мечтаний. Тимар знал об этой его слабости; всякий раз, когда они после очередной сделки садились опрокинуть по стаканчику, господин Шандорович изливал ему свои горькие жалобы: до чего, мол, несправедливо поступает правительство, вешая на грудь патриарха из Карловица награду за наградой! Вот и получается: одному человеку все, а другому ничего.
Итак, заветнейшей мечтой его преподобия было нацепить орден. Чтобы пялились на него мужики, чтобы завидовал таможенный майор, наградами обойденный.. Да и патриарх тотчас же стал бы с ним полюбезнее.
Вся его неприязнь к Тимару мгновенно улетучилась.
- Присаживайся, милейший братец! (До сих пор он не удосужился предложить Тимару даже присесть) Расскажи, как тебе удалось свести знакомство с самим министром. Отчего именно тебе поручили передать это письмо?
Тимар бойко, словно по-писанному, изложил ему вымышленную историю. Он, мол, оставил службу у Бразовича и заступил на правительственную должность, сам господин министр с его мнением очень считается, вот и к награде этой его преподобие рекомендовал он, Тимар, как своего доброго старого знакомца.
- Я сразу понял, что ты не такой простачок, каким кажешься; этим ты мне и полюбился. Ну, что ж, сын мой, поскольку кличут тебя на греческий лад и лицо у тебя честное и доброе, - дам я тебе зерна. Сколько надобно - десять, двенадцать тысяч мер? Что в закромах есть, все тебе отдам. И вовсе не в угоду министру, ты не думай, а ради твоих честных глаз. Ну, и чтобы бедному люду порадеть. Какую, бишь, я тебе цену называл - пять форинтов? Из уважения к тебе готов уступить по четыре форинта девятнадцать грошей.
А сможешь ты сей момент расплатиться или за деньгами в Вену ехать надо? Я не против, тем более что так и так должен поехать: надо же поблагодарить его превосходительство за оказанную мне честь. Ты ведь не откажешься поехать с мною, проводить меня? Нет-нет, к министру со мной ходить не обязательно, ты можешь обождать и в приемной. Кстати, како он из себя, этот господин министр, - высокий или низкорослый, любезный или сердитый? Орден он мне вручит сразу же? Как то по-твоему, придется ему по вкусу добрый карловацкий вермут? Впрочем, и ты сейчас его отведаешь.
Понапрасну Тимар всячески отнекивался, говоря, что ему сегодня же ночью надобно поспеть в Леветниц: отдать наказ управляющим, чтобы прислали испольщиков за зерном, - гостеприимный хозяин никак не соглашался отпустить его. Господин священник счел за благо отрядить в распоряжение Тимара верховых, чтобы те передали его наказ арендаторам, а Михаю пришлось остаться в гостях на ночь.
У его преподобия были в ходу пузатые бокалы без ножки; эти хитрые сосуды нельзя выпускать из рук, покуда вино не выпито до последней капли, иначе они опрокидываются. Один из таких бокалов священник вручил Тимару, другой взял себе, так и скоротали ночь за беседой. Тимар исправно прикладывался к вину, однако по нему это не было заметно: ему довольно часто приходилось бывать в винодельческих краях, и он поднаторел в питейном искусстве.
На следующий день крестьянские телеги одна за другой подкатывали ко двору священника.
Увидев, что перед ними и впрямь распахнуты ворота просторного, в три настила, амбара, испольщики заявили Тимару, что отныне будут почитать его за чудотворца. Одного только позапрошлогоднего зерна в житнице оказалось столько, что его достало бы под озимые.
Тимар безвыездно оставался в арендованном поместье, пока не наступили сильные морозы и не положили конец посевной. Под озимые засеяли достаточно. Остальные земли можно будет засеять весною или пустить под пар, под покосы. Из тридцати тысяч хольдов земельных угодий всего лишь несколько сот хольдов приходилось на пастбища, остальное занимали обширные, плодороднейшие поля. Если будущий год выдастся урожайным, то закромов под зерно не хватит. Озимые засеяли в самую удачную пору. До конца октября погода держалась сухая и ветреная; тем, кто засеял свой надел в это время, на хороший урожай в будущем году лучше не надеется: полчища сусликов, хлынувших на поля, изничтожили зерно на корню. Тем же, кто сеял в ноябрьскую слякоть, нанес ущерб рано выпавший снег, так как взошедшие ростки сгнили од снегом в раскисшей земле. Но затем, когда этот первый снег в одночасье растаял, наступила мягкая погода, продержавшаяся до самого рождества, и повезло тем, кто подгадал с севом на это время; суслики погибли, морозы наступили раньше чем выпал снег, и пышный белый покров надежно укрыл до весны драгоценные семена от всяческих напастей.