В самой хижине никого не было - какая рыбная ловля во время паводка! - да и рыболовные снасти рыбаки, спасаясь, прихватили с собой.

Требовалось ли какое иное небесное знамение, божье предначертание? Разлившаяся река во всей своей величественной мощи преградила путь дерзкому смельчаку.

В такую пору никто не решается плавать по реке.

Вот он, чудодейственный знак: вернись.

"Ну уж нет! - сказал себе Тимар. - Решил идти, так иди!".

Хижина оказалась заперта, но Михай разглядел в щелочку, что его весло и багор находятся внутри, и взломал дверь.

Прыгнув в лодку, он носовым платком привязал ноги к рулевой скамье, распутал веревку, которая удерживала лодку, и резко оттолкнулся от берега.

Бурное течение подхватило лодку.

Дунай кичился своей необузданной властью, в гневе вырывая с корнем целые леса. Человек, дерзнувший пуститься по волнам, - для реки не более чем жалкий муравей, хватающийся за соломинку. Однако этот ничтожный муравей и не помышлял сдаваться, знай себе работал веслами, стараясь держать курс. Стремительные волны швыряли утлое суденышко, как ореховую скорлупу, встречный ветер отгонял его назад к берегу. Но человек не поддавался ни ветру, ни волнам.

Шапку он бросил к ногам, влажные от пота волосы трепал ветер; волны, захлестывая через борт лодки, ледяными струями ударяли в разгоряченное лицо, но даже это не остужало Михая. Ему было жарко. От одной лишь мысли, что Ноэми, видимо, находится сейчас в опасности, его бросало в жар. Эта мысль не давала роздыха его рукам.

Река и ветер - всевластные стихии, однако человеческая страсть и воля оказались сильнее. Тимар лишь сейчас по-настоящему узнал себя, понял, какая сила воли таится в его характере и как выносливы его руки. Доплыв наперекор течению до мыса Островы, он совершил титанический труд.

Теперь можно было и передохнуть.

Острову совершенно залило паводком, вода струилась меж деревьев. Здесь было удобнее продвигаться, помогая себе багром. Тимару предстояло подняться по течению как можно выше, с тем чтобы потом волны отнесли его на ничей остров.

Но когда Тимар, проплыв вдоль острова необходимое расстояние, выбрался из леска на открытое место, взгляду его вновь представилось непривычное зрелище.

Ничей остров, обычно скрытый густыми зарослями камыша, из которых выглядывали лишь кроны деревьев, сейчас оказался посреди дунайского протока весь на виду. Камышовые заросли целиком ушли под воду, из-под воды торчали лишь верхушки деревьев, и только "блуждающая" скала и ее окрестности выделялись зеленым пятном.

Тимар, сгорая от нетерпения, предоставил лодке плыть по волнам. С каждым взмахом весел приближалась знакомая скала, вершина которой отливала небесной голубизной от цветущей лаванды, а склоны, обвитые дельфиниумом, казались золотисто-желтыми.

И чем ближе становилась скала, тем нетерпеливее делался путник.

Вот показался и фруктовый сад, деревья которого стояли наполовину в воде, но к розарию разлив не подобрался, и козы с овцами сбились там в кучу.

Вот и радостный лай Альмиры! Собака выскочила на берег, убежала обратно, снова вернулась и, бросившись в воду, поплыла навстречу гостю, затем вслед за лодкой повернула к берегу.

А что это за фигурка в розовом, там, у подножья цветущего куста жасмина? Девушка идет навстречу Михаю, подходи к самой кромке плещущейся воды.

Последний взмах весел, и лодка причаливает к берегу. Михай выпрыгивает на сушу, и лодку уносит волнами: в ней больше нет нужды, вот никто и не заботиться вытащить ее на берег. Ноэми и Михай не сводят глаз друг с друга.

Вокруг простирается библейский рай: плодоносные деревья, цветущие травы, кроткие животные, отгороженные от мира речными волнами, а в раю - Адам и Ева.

Девушка, побледнев от волнения и дрожа всем телом, ждет любимого, а когда тот бросается к ней, она в порыве страсти припадает к его груди и, не помня себя от радости, восклицает:

- Ты вернулся! Ты! Ты! - и губы ее, даже смолкнув, продолжают немо твердить: "Ты, ты!".

Окрест раскинулся библейский рай. Жасминовый куст держит над из главами серебряные венцы, а соловьиный хор поет "Господи, помилуй...".

Родимый кров.

Лодку Тимара унесло волнами; челн, на котором некогда приплыла сюда Тереза, давно сгнил, а новый она, за ненадобностью, не покупала, так что пришельцу не уйти с острова, пока не прибудут первые скупщики фруктов. Но до тех пор пройдут еще недели и месяцы.

Недели и месяцы счастья!

Неисчислимые дни безоблачной радости.

Ничей остров стал для Тимара родимым кровом. Здесь он обрел труд и покой.

После того как паводок схлынул, Тимара ждала большая работа: осушить низинные места острова, где стояла вода. Целыми днями он рыл отводные канавы; Ладони его огрубели, как у заправского землекопа. Зато по вечерам, когда он, взвалив на плечо лопату и мотыгу, возвращался к домику, его всегда ждали и встречали с любовью.

Поначалу женщины рвались помочь ему в изнурительном труде, но Михай деликатно отказался: пусть лучше займутся по хозяйству, а землю копать - мужская работа.

И когда канал для отвода стоячий вод было готов, Михай взирал на плод своих трудов с такой гордостью, словно это и было единственным делом его жизни, которое можно без стеснения назвать благим, которым можно оправдаться перед судом своей совести. День завершения этой работы стал для островитян праздником. Они не соблюдали великих праздников, не отмечали воскресений; праздником для них становился любой день, когда господу угодно было ниспослать им радость.

Обитательницы острова были скупы на слова. Все, что царь Давид восславил в ста пятидесяти псалмах, вмещалось у них в одну молитву, а любовные излияния, воспетые в стихах сонмом поэтов, заменял один - единственный взгляд. Они научились угадывать мысли друг друга, научились следовать мыслям другого, научились сливать мысли воедино.

Михай день ото дня все больше восхищался Ноэми. Преданная, благодарная натура, начисто лишенная капризов и требовательности. Она не ведала грусти или тревоги о будущем. Попросту была счастлива и давала счастье другому. Никогда не спрашивала Михая: " Что будет со мной, когда ты уедешь? Оставишь меня здесь или возьмешь с собою? Будет ли мне прощение за то, что я люблю тебя? Какую веру исповедует священник, что благословляет тебя? Можешь ли ты принадлежать мне? Нет ли у какой другой женщины прав на тебя? Какое место занимаешь ты в том, большом мире и что это за мир, в котором ты живешь?" Ни в лице, ни в глазах ее Михай не замечал и тени подобных тревог, всегда читая лишь один и тот же извечный вопрос: "Любишь ли ты меня?".

Тереза как-то мимоходом обронила, что у Михая, мол, наверное, накопилось немало дел, но он успокоил ее: "Янош Фабула со всеми делами управится". А стоило Терезе перевести взгляд на дочку, кроткие голубые глаза которой, как подсолнечник к солнцу, постоянно были обращены к Тимару, и она тяжело вздыхала: "Как же она его любит!".