Нет повести печальнее
«Beati Immaculati» [1]
Литературно-биографический очерк
Как часто бывает, при пересечении межкультурных границ одни имена, авторитетные или известные у себя на родине, вдруг неожиданно для иностранцев теряют в весе и значении. Другие, находящиеся как бы в тени читательского интереса в своей родной стране, вдруг выдвигаются вперед и приобретают популярность и даже славу с переводами на другие языки. Дело это привычное в ситуации межкультурного взаимодействия. Единой lingua franca в культуре не существует.
Пожалуй, именно это случилось с Фордом Мэдоксом Фордом на русской почве. Крестный отец Д. Г. Лоренса и Хемингуэя, Форд абсолютно неизвестен в России. Американисты еще могут упомянуть «фордизм» в связи с ранним творчеством Хемингуэя, но не более того. Портрет бородатого Хема на протяжении двадцати лет украшал стены квартир нашей интеллигенции, а имя Форд исключительно ассоциируется до сих пор с родоначальником автомобилестроения.
Но все меняется. И не ради исторической справедливости — существует ли она? — пора обратиться к Форду литературному. У Форда есть несколько действительно сильных вещей. Которые остались в мировой литературе.
* * *
Биография Форда (псевдоним Форда Херманна Хуффера; 1873–1939) неотделима от его судьбы писателя.
«Не стань он литератором, непременно сделался бы художником» — это о Форде. Он родился в 1873 году в семье поэтов, музыкантов и живописцев. Отец, Франц Ксавье Хуффер, немец по происхождению, был видным искусствоведом и музыкальным обозревателем лондонской «Таймс». Дед Форда со стороны матери, Кэтрин Браун, — Форд Мэдокс Браун, — выдающийся викторианский живописец, наставник прерафаэлитов. После смерти отца в 1889 году семейство Хуфферов переехало в дом деда, где и прошло отрочество Форда.
Дом Браунов на лондонской Фитцрой-сквер был местом совершенно замечательным. Лондонцы тех лет знали его по описанию в романе У. Теккерея «Ньюкомы». Прерафаэлиты брат и сестра Данте Габриэль и Кристина Россетти считались домочадцами. В доме бывали Теннисон, Рёскин, Уильям Моррис, Томас Карлайл. По-свойски захаживал поэт Элджернон Суинберн. Однажды на чашку чая заехал Тургенев. Бывало, в доме обедал Золя. В комнатах толкалась литературная молодежь: двоюродные братья и сестры Форда — дети и внуки Брауна, Морриса, Россетти.
Артистическую обстановку Форд обожал. На всю жизнь запомнил встречу с Листом в концертном зале, куда его привезли совсем юным мальчиком. Но гораздо сильнее и непреложнее запали ему в душу наставления деда и отца — приверженцев большого искусства. Это от них он унаследовал щедрость, широту и безотказное желание помочь всякому нуждающемуся таланту. «Форди, — направлял внука Браун, — если у тебя на глазах пытается перелезть через забор охромевшая собака, — не мешкай. Сразу бросайся на помощь. Никогда не давай денег в рост — давай только от чистого сердца. Ссужая деньгами человека, оказавшегося на мели, не забудь уточнить, зачем ты это делаешь: ты помогаешь ему встать на ноги. Потом, если ему повезет, пусть он поступит точно так же по отношению к другому неудачнику, попавшему в переплет. Лучше сам пойди по миру, чем откажи в помощи тому, кто, чувствуешь ты, более талантлив, чем ты сам». Форд не только внял словам деда — он следовал им всю свою жизнь. Кому он помог? Джозефу Конраду, Д. Г. Лоренсу, Джойсу, Хемингуэю, У. Льюису, Роберту Лоуэллу, Гертруде Стайн, Уильяму Карлосу Уильямсу, Каммингсу — не перечесть всех, кого в нужное время поддержал, напечатал, разглядел Форд Мэдокс Форд.
Но все это будет позже. А в детстве он жадно читал европейскую — французскую прежде всего — литературу и увлекался музыкой, особенно немцами. Тягу к мировому искусству привил ему отец. Это он внушил Форду мечту о «международной литературной республике» и высокие критерии оценки художественного произведения. Когда Форд начал писать и печататься — это произошло в 1892 году, с выходом в свет сказки «Перышко» (The Feather), затем сборника стихов «Изнанка ночи» (The Face of Night), 1904, трилогий «Душа Лондона» (The Soul of London), 1905, и «Пятая королева» (Fifth Queen), 1907–1908, — он взял за правило применять усвоенный с детства гамбургский счет к себе и писателям-современникам.
Литература — не развлечение или самовыражение, а серьезное дело: такая позиция резко отличала Форда от многих литераторов 1890-х. Недаром английская литература и критика тех лет казались ему «местечковыми». Тогда же он сблизился с тремя писателями, ставшими навсегда его единомышленниками: Генри Джеймсом, Стивеном Крейном и Джозефом Конрадом (с последним Форд познакомился в 1898 году). Среди «мушкетеров» Форд считался самым младшим. По воспоминаниям Крейна, держался он дерзко и независимо, без всякого пиетета перед старшими. Если это кого-то и огорчало, то не самих мэтров: они любили и ценили молодого коллегу. Вот что писал Стивен Крейн своему «огорченному» приятелю: «Зря вы сердитесь на Хуффера (Форда. — Н. Р.) — такой уж у него стиль. Он заносчив со всеми — со мной, с м-ром Конрадом, с Джеймсом. Когда он преставится и окажется на небесах, он и перед Всевышним будет заноситься. Но Господь поймет, что он это делает не со зла, и свыкнется. Поверьте, с Хуффером все в порядке».
Десять лет — с 1898 года — Форд «варился» в писательской среде: писал, печатался, редактировал. И наконец, в 1908 году, словно решив «Пора!», подготовил литературную «бомбу». Ею стал литературно-критический журнал «Инглиш ревью». Как потом говорили, Форд затеял новое издание, чтоб печатать неоцененного, по его мнению, Конрада. На самом деле это был гораздо более масштабный, как мы сказали бы сегодня, проект. Журнал был международным, левым и блистательным по подбору как всемирно прославленных, так и в то время никому не известных имен. За четыре года, что Форд возглавлял журнал, в «Инглиш ревью» печатались Томас Гарди, Хадсон, Уэллс, Конрад Голсуорси, Анатоль Франс, Чехов, Лев Толстой, Йейтс, Паунд, У. Льюис, Д. Г. Лоренс, Норман Даглас и т. д. Об уровне писательского мастерства авторов журнала убедительней всего говорит анекдотичный случай про то, как Форд впервые прочитал рукопись рассказа неизвестного автора из провинции. Рассказывают, что однажды Форд засиделся допоздна в редакции. А офисом ему служила длинная, как пенал, гостиная XVIII века. Он прочитал первый абзац рассказа, где описывался приближающийся к шахтерскому поселку паровоз, положил рукопись поверх стопки принятых к публикации произведений и на вопрос секретаря: «Что, очередной гений?» бросил коротко, на ходу надевая шляпу: «На сей раз самый настоящий». То был рассказ «Запах хризантем» Д. Г. Лоренса. Так Форд открыл дорогу в литературу не только Лоренсу, но и Паунду, и У. Льюису, а позднее Хемингуэю и многим молодым талантливым писателям.