Бутылка привязывается к шлангу, и «Пирятин» вытаскивает ее на борт. Способ связи начала прошлого века.
Была тихая, туманная, штилевая ночь…
В штурманской рубке сидел старпом и читал сонными глазами «Замок Броуди».
– Чего встал? – спросил старпом. – Я велел тебя не будить.
– Сам встал. Иди поспи, – сказал я в свою очередь. – В дрейфе я тут до утра справлюсь.
– Ерунда какая-то с водой, – сказал старпом. – Не перетекает из форпика. «Пирятин» злится, что мы так долго принимаем, а она не лезет. Воздушная подушка где-то образовалась. Мы с водолея женщину будем брать. Беременная, в декрет идет. Фамилию ее узнай и все данные.
– Откуда они воду возят?
– С Галифакса. Дешевле вода в Канаде. Вот они и берут с Галифакса, а не с Бостона.
– Нравится тебе «Замок Броуди»?
– Если начал, так закончу.
Ему здорово хотелось спать, но приемка воды – старпомовское дело, и он не собирался перепоручать его мне. Черт его знает, читают американские моряки романы Кронина в четыре часа ночи?
– А ты не первый писатель, с которым я плаваю, – вдруг сказал Володя Самодергин. – Я еще с Юханом Смуулом плавал. Мы на Шпицберген его возили. Он еще неизвестный был.
– Он, наверное, хороший человек, – сказал я. – А как тебе показалось?
– Очень хороший, – сказал Володя. – Пришли мы на Шпиц, и мне приказали показать ему колонию. Пошли мы, рудник посмотрели, потом в столовую пошли. Я его попросил внизу подождать, а сам к директору поднялся, чтобы предупредить, что писатель тут и чтобы приготовили… Ну, сам понимаешь. Поговорил с директором, спускаюсь, а его нет нигде. Туда, сюда… Смотрю, он уже у самого подножия сопки, драпает к пароходу изо всех сил. Он, оказывается, понял, зачем я к директору пошел… ну и убежал. Он и в кают-компании все в уголок жался, стеснялся и молчал. Очень стеснительный писатель… Давай-ка попробуем по радиопеленгам определиться, пока солнце далеко…
– Так я пойду к радистам, предупрежу, – сказал я.
– Давай.
И я пошел к радистам, потому что, когда включаешь радиопеленгатор, нужно отключить антенны.
Ночная радиорубка была полна тайн и сугубой обыденности. Радиооператор лениво тыкал пальцем в пишущую машинку. Кто-то где-то бормотал на неизвестных языках, кто-то где-то развешивал в эфире цепочки морзянки. Пачки радиограмм лежали на полочках и трепетали от легкого сквозняка. Старые «Огоньки» украшали диван яркими обложками. Обнаженная девица соблазняла радистов из-под стекла на столе.
А за столом, сдвинув наушники на виски, сидела немолодая женщина – наш пекарь.
Она много лет назад была радисткой и теперь пыталась вернуть забытую специальность, потому что за нее больше платят. Волосы пекаря были намотаны на бигуди, по щекам текли слезы, она всхлипывала.
– Ох, зверство какое, Виктор Викторович! – сказала она, не стыдясь слез. – Он раненый был, обожженный летчик, а немцы его к хвосту лошади привязали…
– С чего вы?
Пекарь сунула мне «Огонек» и опять запричитала:
– Ох, зверство какое! Ироды!
– Будешь ты работать? – цыкнул на нее радист. – Или тренируйся, или выгоню к чертовой матери! Здесь не изба-читальня!
– Ox, зверство какое! Он осетин был – летчик… Осетины добрые-добрые люди, я жила с ними, они родственникам не дают покойников хоронить. Считают, родственникам и так горя хватает. Все заботы друзья берут… Вы почитайте…
– После вахты почитаю, – сказал я. – Мы пеленговаться будем. Минут пять нам надо.
– Есть, – сказал радист.
– Старпом не спит? – спросила пекарь, утирая косынкой щеки.
– Ну?
– Вы ему передайте, что электропечь перегорела. С утра ремонтировать надо. Без хлеба останемся.
Старпом брал пеленга, а я прокладывал их на карте «От порта Нью-Йорк до порта Галифакс».
В глазах рябило от красной туши корректорских надписей и значков. «Путь следования подводных лодок „Эхо“». «Путь следования подводных лодок в подводном положении „Чарли“, „Зулу“, „Янки“, „Фокстрот“, „Экс-Рой“, „Уилки“…» Районы артстрельб, зенитных стрельб, бомбометания, противолодочных учений, неразорвавшихся глубинных снарядов, невзорвавшихся мин, свалки взрывчатых веществ… И везде: «Мореплавателям надлежит соблюдать осторожность!» От карты пахло чертом, его матерью и даже бабушкой. Сколько усилий, талантов, средств. И самое смешное – все это направлено против меня. Я враг номер один для Америки. И ведь они так думают всерьез. Или нет? Вот они тут, рядом, на острове Нантакет, в курортном местечке Сайасконсет, где торчат небоскребы и водонапорная башня; спят себе. Быть может, тут спят и внуки Мелвилла, и внуки Торо, и генерал Лесли Гровс, который сказал: «Мне часто приходилось наблюдать, что символы власти и ранги действуют на ученых сильнее, чем на военных». Лесли знал, что говорил, – он был главным администратором работ по созданию атомной бомбы. Первую бомбу он назвал симпатичным словом «Малыш», вторую симпатичным и смешным словом «Толстяк».
Когда самолет с атомной бомбой вылетел на Хиросиму, у Лесли выдалось свободное время – от вылета до атаки должно было пройти несколько часов.
Он пишет черным по белому: «Донесения запаздывали, и я решил пойти поиграть в теннис». На корте, где играл в теннис Лесли, был установлен телефон, возле телефона дежурил офицер. Потом Лесли пообедал с женой и дочерью. Когда доели десерт, ему сообщили, что бомба взорвалась.
Двадцать третьего – двадцать седьмого апреля 1945 года французские войска вели тяжелые бои в пригородах Хайгерлока. Город входил во французскую зону оккупации. Спецотряды американцев с помощью английских ученых демонтировали атомный немецкий реактор, нашли и вывезли самолетами запасы тяжелой воды и металлического урана, реактор и знаменитого физика Гана.
Французы дрались на подступах к городу, американцы возились с реактором.
Тогда же с нейтральной территории между нами и американцами в районе города Штасфурт было вывезено тысяча сто тонн урановой руды.
Этими операциями командовал Лесли Гровс.
Я хочу быть объективным. Я знаю, что спасение человечества, нашей планеты – в объективности.
Я мог бы понять генерала во всем. Даже в том, что он швырнул атомные бомбы на вражескую страну. Война есть война, и на войне как на войне. Генералы получили новое оружие и применили его.
Я могу понять все, кроме того, что генерал Лесли играл в теннис, обедал, кушал десерт. Я даже мог бы понять его, если бы генерал Лесли после вылета самолета ушел в церковь и молился. Но он не молился.
– «Воровский»! Я «Пирятин»! Прошу на связь!
– Я «Воровский», слушаю вас.
– Дайте «малый вперед». Шланги провисают. Дайте «малый вперед», и все будет тип-топ!