— Война продолжается.
Это было послание нового правительства, уже передававшееся незадолго до этого. Марчелло достал из кармана пачку сигарет и закурил.
Улицы на окраинах города были пустынны, тихи и мрачны, почти мертвы, словно конечности огромного тела, чья кровь вдруг собралась в какой-нибудь одной точке. Но как, только машина стала приближаться к центру, Марчелло и Джулии все чаще начали попадаться группы жестикулирующих и кричащих людей. На одном из перекрестков Марчелло затормозил и остановился, чтобы пропустить вереницу грузовиков, битком набитых юношами и девушками; они размахивали флагами и лозунгами. Украшенные знаменами и перегруженные грузовики — люди цеплялись за крылья и ступеньки — толпа, заполнившая тротуары, приветствовала беспорядочными аплодисментами. Кто-то сунул голову в окошко машины Марчелло и проорал в лицо Джулии: "Да здравствует свобода!" — и тут же исчез, словно его засосала черневшая вокруг масса народа. Джулия сказала:
— Не лучше ли вернуться домой?
Почему? — спросил Марчелло, следя за дорогой сквозь ветровое стекло. — Они так довольны и, конечно, не собираются причинять никакого зла. Сейчас поставим где-нибудь машину и пойдем пешком, посмотрим, что происходит.
— А машину не украдут?
— Что за глупости!
В своей обычной задумчивой, спокойной, терпеливой манере Марчелло вел машину по запруженным людьми улицам центра. В рассеянной полутьме светомаскировки отчетливо было видно движение толпы — она собиралась в группы, сливалась, растекалась, бежала, но все эти разнообразные перемещения определялись одним только искренним ликованием в связи с падением диктатуры. Незнакомые люди обнимались посреди улицы, кто-то долго стоял неподвижно, молча, внимательно наблюдая за проезжавшими мимо разукрашенными грузовиками, а потом вдруг, сорвав с головы шляпу, выкрикивал слова приветствия; кто-то, словно передавая эстафету, перебегал от одной группы к другой, неся с собой возбуждение и радость; кто-то, охваченный внезапным приступом ненависти, грозил кулаком закрытому темному зданию, где помещалось недавно какое-нибудь государственное учреждение.
Марчелло заметил, что было очень много женщин под руку с мужьями и иногда с детьми, чего не случалось со времен принудительных демонстраций при фашистском режиме. Колонны мужчин, полных решимости, словно объединенных тайной принадлежностью к одной партии, формировались и какое-то время маршировали под аплодисменты, а затем растворялись в толпе. Большие группы окружали и с одобрением слушали всякого стихийного оратора, другие собирались вместе и во все горло распевали анархистский гимн. Марчелло осторожно вел машину, терпеливо и почтительно объезжая скопления людей и медленно продвигаясь вперед.
Как они довольны, — добродушно и едва ли не разделяя энтузиазм толпы заметила Джулия, вдруг забыв о своих страхах и собственных интересах.
— На их месте я вел бы себя точно так же.
Они поднялись по Корсо, по-прежнему в окружении толпы, следуя за двумя-тремя медленно продвигавшимися вперед машинами. Затем Марчелло пропустил колонну демонстрантов и сумел свернуть в переулок. Он быстро проехал по переулку, завел машину в маленькую, совершенно пустынную улочку, остановился, выключил мотор и, повернувшись к жене, сказал:
— Выходим.
Джулия вышла, не сказав ни слова, и Марчелло, тщательно закрыв окна, направился вместе с ней к улице, откуда они приехали. Теперь он был совершенно спокоен, отрешен и полностью владел собой, именно такого самочувствия он добивался весь день. Однако Марчелло внимательно следил за собой, и, когда они снова попали на заполненную народом улицу и в лицо ему взорвалась бурная, беспорядочная, искренняя, агрессивная радость толпы, он сразу с тревогой спросил себя, не вызывает ли она в нем отрицательных эмоций. Нет, подумал он, разобравшись в своих чувствах: я не испытываю ни сожаления, ни злобы, ни страха. Он был действительно спокоен, безразличен, почти вял и готов был наблюдать чужую радость, правда, не участвуя в ней, но и не воспринимая ее как угрозу или оскорбление.
Они принялись бесцельно бродить в толпе, от одной группы к другой, от одного тротуара к другому. Джулия уже больше не боялась и тоже казалась спокойной и владеющей собой. Но он подумал, что в отличие от него поведение жены объяснялось ее способностью вживаться в чувства других людей. Толпа не только не становилась меньше, но, напротив, казалось, прибывала с каждой минутой. Марчелло заметил, что охваченная почти единодушной радостью толпа воспринимала свои чувства с изумлением, выражала их неловко и была не уверена в том, что это можно делать безнаказанно. Марчелло и Джулия шли, с трудом пробираясь вперед, прокладывая себе путь между грузовиками с рабочими, мужчинами и женщинами, размахивавшими трехцветными и красными флагами. Проехала маленькая открытая немецкая машина с двумя офицерами, спокойно раскинувшимися на сиденьях, и солдатом в военной форме, с автоматом в руках, примостившимся на ступеньке у дверцы: с тротуаров раздались свист и издевательские крики. Марчелло отметил, что было много небрежно одетых солдат, без оружия, они обнимались, и их крепкие крестьянские лица освещала пьянящая надежда. Увидев первый раз двух таких солдат, шедших в обнимку, словно влюбленные, в расстегнутых мундирах, с болтающимися штыками, Марчелло заметил, что они вызывают в нем чувство, близкое к возмущению: это были люди в военной форме, а для него форма неизменно означала честь и достоинство, какие бы чувства ни испытывал носящий ее человек. Джулия, почти угадав его мысли, спросила, указывая на двух веселых, неряшливых солдат:
— Разве они не говорили, что война продолжается?
Говорили, — ответил он, мысленно противореча самому себе и делая мучительное усилие, чтобы понять происходящее, — но это неправда… Эти бедняги правильно делают, что радуются: для них война действительно кончилась.
У входа в министерство, куда Марчелло приходил получать указания перед отъездом в Париж, собралась большая толпа, которая протестовала, орала и потрясала в воздухе кулаками. Те, кто стоял у ворот, колотили в них, пытаясь их открыть. Слышалось имя смещенного министра, громко повторявшееся многими с особым оттенком антипатии и презрения. Марчелло долго наблюдал за толпой, не понимая, чего хотят демонстранты. Наконец ворота чуть приоткрылись, и в образовавшейся щели появился бледный, с умоляющим лицом швейцар в форме с галунами. Он сказал что-то тем, кто был к нему ближе, кто-то вошел внутрь, и ворота сразу же закрылись, толпа еще немного поорала и стала расходиться, но несколько упрямцев продолжали кричать и стучать в запертые ворота.
От министерства Марчелло направился на соседнюю площадь. Крик "Дорогу, дорогу!" заставил расступиться толпу. Встав на цыпочки, он увидел, что приближались несколько мальчишек, тянувших за собой на веревке большой бюст диктатора. Бюст, сделанный под бронзу, на самом деле был из раскрашенного гипса, это было видно по белым сколам, образовавшимся оттого, что бюст подпрыгивал по булыжной мостовой. Маленький черный человечек, лицо которого съедали огромные очки в черепаховой оправе, посмотрев на бюст, повернулся к Марчелло и, смеясь, сказал назидательно: