Раздавшийся грохот как бы подтолкнул поезд – мы поехали уже всерьез.
Пока я искал улетевшие к чертовой матери очки и выходил из шока, дельтапланерист профессионально ощупал парня и вылил остатки боржоми ему за шиворот. Парень очухался, узрел в непосредственной близости коленки сиреневой девушки, обтянутые беленькими джинсами, и облапил их не без какой-то задней мысли.
Девушка спихнула на него авоську с ананасами и забилась в угол.
Возникла проводница, оценила обстановку, ничего особо крамольного пока не обнаружила и потребовала по рублю за белье.
Я, поп и девушка отдали по рублю, подхалимски заявив, что квитанций нам не надо.
Воркутянин промычал: «Катись, милаха, а то пасть порву!»
Проводница игриво хихикнула и, потрепав парня по курчавым волосам, ушла.
Я попросил девушку отвернуться, вылез из койки и помог завалить парня обратно. Снять с него сапоги нам так и не удалось, но, по моему предложению, завалили мы воркутянина головой к окну, и я на их счет успокоился. Конечно, понимал, что самое безопасное – уложить парня внизу, а самому лезть на его место, но так как первый раз в жизни мне повезло и напротив в купе оказалась прелестная девушка, то я, старый дурак, наверх не полез. Просто глотнул еще таблетку снотворного.
Поп опустил кожаную штору на окне, выключил свет и забрался к себе.
Девушка мило повозилась в темноте и тоже успокоилась.
Колеса уютно постукивали, сквозь щель под шторой просверкивали иногда ночные одинокие фонари; подумалось о предстоящем далеком плавании, о всяких завтрашних заботах, когда здешние нынешние приключения покажутся легким анекдотом.
Вдруг священник тяжко вздохнул и пробурчал:
– Эх, на Сидора-попа не одна беда пришла! Я так подозреваю, что гражданин опять может упасть. Если, товарищ моряк, я в проходе ему чемодан подстелю?
– Бога ради, батюшка, – уже сквозь дрему согласился я. – Только и верхний свет зажгите. Знаете, где включается?
Зажегся синий ночной свет, и я уснул.
Пробудился в 06.02.
Время астрономически точное: на нем – как в дешевых детективных романах – остановились (навечно) мои часы, которые лежали на столике. Часы были расплющены башкой воркутянина при вторичном сходе с орбиты в блин.
Предусмотрительность попа в отношении чемодана оказалась разумной, ибо инопланетянин трахнулся башкой о столик, само тело приземлилось точно на чемодан. (В данном случае лучше здесь было бы употребить не «приземлилось», а «причемоданилось».)
Предусмотрительность по отношению к его сапогам тоже не оказалась лишней: мой череп больше не пострадал. Но, как часто бывает, я не предугадал другой мелочи: надо было чем-то закрепить матрас на полке, а я это упустил из виду. В результате очутился лежащим в проходе поверх воркутянина. Чисто рефлекторно, пролетая мимо моей полки, он ухватился за мой матрас. И я – уже вместе с матрасом – оказался на нем.
Итак, сложилось в некотором роде пирожное наполеон, которые я едал в ранней юности в кафе «Норд» на Невском проспекте: короб воркутянина, его хозяин, я и мой матрас.
И все – в синем тусклом свете!
Зажегся электрический свет. Мы со священником запихнули мой матрас на место. И увидели жуткий натюрморт: воркутянин лежал на чемодане, голова его запрокинулась, тело обмякло, а вокруг быстро расплывалось кровавое пятно, подступая уже к двери.
При виде крови – и чужой и собственной – я без лишних хлопот для докторов и наркотизаторов теряю сознание. Но здесь, уже на пределе воли, успел прошептать:
– Отдать якорь!.. Отставить! Стоп-кран! Объявить по составу! Записать в судовой журнал!..
– Зачем? – спросил поп.
– Не видите? Кровотечение у него! Дуба режет! Литров пять уже вытекло!
– Это не из него, – объяснил священник несколько даже весело. – С мясом чемодан-то. А в гостинице, помните, он говорил давеча, холодильник не работал. Вот говядинка-то и раскисла. Полезли спать, капитан. А он пусть уж тут храпит.
Я все-таки похлопал парня по щекам. Он открыл глаза и четко вымолвил:
– Кась-на! Выкуси!
– Может, помочь тебе? Башка как? – спросил я.
– На-кась, выкуси!..
И вот когда в третий раз успокоились, подоткнулись рыбьими одеялами, повздыхали каждый о своем, я вдруг ощутил тревожный запах жареного, то бишь бензинового. И вспомнился мне почему-то Антон Павлович с его трижды проклятым бутафорским ружьем на пыльной стенке театральной декорации. «Зажигалка! – подумал я. – „Розочке от Люсеньки“!»
Воркутянин заворочался на мясном чемодане и прохрипел сквозь застарелый шахтерский кашель:
– И как бы, однако, курить бросить?
Затем с ржавым скрипом провернулось по кремню платиновое огниво.
В купе полыхнул факел, живо напомнивший мне огонь у дульного среза двенадцатидюймовых корабельных пушек времен Цусимы.
– Спасайте женщин и детей! Я сам выплыву! – заорал я по старомодной привычке. Старомодно-архаичная она потому, что в зубодробительные времена в Кронштадте служил царский опричник-комендант. Он только и делал, что охотился за пьяными матросами. Но ежели матрос лежал в кронштадтской луже головой по направлению к тому пирсу, где красовался его броненосец, то зверь-комендант забулдыгу на губу не сажал: звезданет пару раз сапогом со шпорой под ребро – и все дела. А ежели, лежа в кронштадтской луже, матрос самоотверженно орал джентльменскую фразу: «Спасайте женщин и детей, я сам выплыву!» – то сука-комендант приказывал флигель-адъютанту доставить забулдыгу на родной броненосец со всеми удобствами в личной коляске.
К счастью, гигантская зажигалка воркутянина выжрала весь кислород в купе за микросекунду и сама собой погасла. Но и микросекунды оказалось достаточно, чтобы тренированный поп-дельтапланерист среагировал на опасность. Он сорвался со своего Эльбруса и, трахнувшись толоконным лбом в потолочный плафон, который разлетелся вдребезги, шлепнулся на ничего уже больше плохого не ожидавшего воркутянина.
Но ежели прошлый раз воркутянин, покидая орбиту, зацепил мой матрас и меня, то теперь поп увлек за собой девицу вместе с ее матрасом.
Девица, оказавшись между батюшкой, мясным чемоданом, инопланетянином и ананасами, издала такой вопль, такой раздирающий душу, Бога и Сатану вопль, что в купе ворвалась проводница с веником и, приговаривая: «На одну девушку! Три кобеля!» – начала хлестать всех нас безо всякого разбора сложившейся ситуации грязным веником.
– Стюард! Немедленно принесите чай с лимоном! – заорал я.
Проводница перестала махать веником и даже вроде бы как остолбенела.
(Атака – лучший вид обороны, друзья мои, не забывайте об этом афоризме никогда!)
– Подними штору! – гаркнул я, закрепляя фактор внезапности.