Все так классически и было.
Мы разминулись с центром циклона, который несся со скоростью 40 км/час от юга Новой Земли к Северной Земле. И ветер заходил по часовой стрелке, меняясь на чистый вест, а потом и норд-ост.
Глянуло солнце.
Высветило с резкостью и беспощадностью границы между пеной на волнах, самими волнами и тенями под гребнями.
Видны стали доски нашего каравана в кипении никак не вологодских кружев.
И тут радист принес две радиограммы. Первая – об урагане на Диксоне, то есть там, куда Фомич так стремился.
РДО: «ИЗ ДИКСОНА ВСЕМ СУДАМ ШТОРМПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ=СЕГОДНЯ В РАЙОНЕ ДИКСОНА В ПЕРИОД ОТ 09 ДО 11 МСК ОЖИДАЕТСЯ УСИЛЕНИЕ ЗАПАДНОГО ВЕТРА ДО 30/35 МС = ДИКСОН ПОГОДА».
Вторая – бытовая: список членов экипажа, которые уже ехали в Мурманск, чтобы сесть на «Державино» и плыть в ГДР.
В этом списке была буфетчица Деткина. Не знаю, что больше потрясло Фому Фомича и Арнольда Тимофеевича: ураган в предполагаемом порту-убежище или появление на горизонте Соньки.
Я сейчас без шуток.
Фомичев не понимал, что мы полным ходом прем вдогонку за циклоном. Он глядел в радиограмму остекленевшими глазами и бормотал:
– Таким, значить, санпаспорт нельзя выдавать, а ее, значить, опять к нам!..
Ураган на Диксоне Фому Фомича, наоборот, утешил и как бы даже развеял. Он подошел к вопросу урагана опять с совершенно неожиданной стороны:
– Значить, теперь никто к нам не придерется, что назад повернули! Тридцать пять метров ветер, вот, значить, и все хорошо!
Удивительного качества и рода оптимизм зарыт в этом самородке.
Принимать ураганный ветер в корму!
Я пытался что-то втолковать ему, но он уже опять тыкал пальцем в фамилию «Деткина» на бланке радиограммы и орал о том, как он купил вкусное вино в Испании, а она выпила его и налила в графин кофе, а потом украла две бутылки водки из медизолятора.
(Водку в таком неподходящем месте прятал, как вы догадываетесь, старпом. Он же и проводил потом расследование – ползал со штурманской лупой по медизолятору и обнаружил на влажном линолеуме след женской туфли.)
Я понял, что Фомич находится в шоке, плюнул и пошел в каюту читать Чехова.
Правда, до этого я посоветовался по рации насчет урагана с «Пермьлесом», и мы пришли к выводу, что штормовое предупреждение касается как раз того штормового пика, который уже миновал нас.
Качало очень сильно, и вообще было тошно от ощущения обратного движения. Боже, как я ненавижу всякое попятное движение! Оно физически рвет мне печень, как орел Прометею.
Потом я заклинился на диване в каюте и читал, как Чехов не разрешал пройдохам содержателям сибирских гостиниц называть себя «превосходительством» (все другие его попутчики разрешали), и на этом я начал успокаиваться.
В 15.00 стали у острова Сибиряков (на Диксон идти было опасно).
Когда Антон Павлович над Енисеем думал о будущей удали и мощи русской реки, то он завидовал землепроходцу Сибирякову. Как Пушкин – Матюшкину. Хотя сам-то не в туристическую экскурсию ехал! А на Сахалин…
«Я завидовал Сибирякову, который, как я читал, из Петербурга плывет на пароходе в Ледовитый океан, чтобы оттуда пробраться в устье Енисея…»
Почитайте такое, стоя на якоре в трех милях от восточного берега острова Сибирякова в Енисейском заливе, укрываясь за островом от тяжелого шторма, вернее урагана, в который только что сунул свой побелевший от страха нос…
Думалось еще о том, с каким постоянством к концу каждого рейса начинает тянуть на классику и цитирование! В записных же книжках Чехова ничтожно мало цитат – две-три всего, включая строку из Лермонтова.
О штормах Антон Павлович заметил так: «Юристы должны смотреть на морскую бурю как на преступление».
09.09. 18.00.
Опять наперекор всем прогнозам – полный штиль.
Фомич капитально закемарил, испытывая глубокое удовлетворение по поводу покоя. Хотя следует немедленно идти по штилю на Диксон и садиться там на башку танкеру «Апшеронск», если уж мы ради приемки топлива совершили весь этот марш-бросок.
…Штиль был абсолютный и мягкий – как будто на кухне погоды сварили для нас кисель из голубики и подали его на стол Енисейского залива с молоком…
10.09. 10.45.
Стали на якорь в бухте Диксона.
Грязный прошлогодний снег в лощинах. Он задержался здесь на все лето, как недобрый гость в передней за шторой. И ждет своего часа. И час его близок…
Как только вошли на рейд Диксона, так Фомича обуяла тоскливая необходимость швартоваться к танкеру «Апшеронск» (за тридцатью тоннами дизельного топлива). Недавно тонны эти были любы и милы Фомичу, ибо дали ему возможность удрать со штормового моря. Теперь они превратились во врагов.
Фомич боялся швартоваться к танкеру, который «водило» на якорях. Для начала он зарезервировал себе левый борт танкера, сославшись на свой крен в левую сторону. Потом у него появилась мысль уговорить капитана танкера подойти к нему, Фомичу. И Фомич так открытым текстом и сказал в радиотелефон, что не пожалеет бутылку, вернее «полбанки», но «Апшеронск» принял это за грубоватую и туповатую шутку.
Ну кто это будет готовить машины и сниматься с якоря для передачи тридцати тонн топлива зачуханному лесовозу за «полбанки»?
В 18.15 благополучно ошвартовались к «Апшеронску» с отдачей левого якоря, включили стояночные огни и палубное освещение. И Фомич, подумав и пожевав губами, приказал палубное освещение выключить. «Если, значить, лампа лопнет, то взрыв может произойти», – так он объяснил и мотивировал свое решение.
За этот рейс мои глаза уже давно вылезли из орбит, но после заявления Фомича они покинули и мой лоб.
– Слушайте, – сказал я. – Но у танкера-то горит палубное освещение! Всю его танкерную жизнь горит! И он еще не взорвался!
– Ну и пусть у него горит, а у нас, значить, лучше пускай не горит, -сказал Фома Фомич, добавив, что он, значить, очень извиняется…
Но это не значить, что мы с ним были недовольны друг другом во время швартовки, – нет, мы работали душа в душу и понимали друг друга с одного взгляда.
Очень холодно, и я на контрапункте вдруг вспоминаю стыковку теплохода «Невель» и танкера «Аксай» у берегов жаркой Анголы. И как португальский военный катер, который за нами вел наблюдение, бегал передохнуть в бухточку Санта-Мария.
Из лоции мы знали, что там есть несколько рыбачьих хижин. И все звучали для меня «Голоса из рыбачьих хижин». Так называется поэма великого португальского поэта Герры-Жункейру.
Поэмы я не читал, но несколько строчек встретились в чьей-то книге и запали в память:
Ночами, о море, рыдаешь ты в горе,