Он упрямо предпринял попытку встать, но тут же понял, что старушка права. Какие там два метра, он и одного шагу не сделает. Ничего себе болезнь его прихватила! Счастье, что жалостливая бабка подвернулась на его пути, а то так и валялся бы на холодной земле или на асфальте. А может, уже и не на асфальте, а в холодильнике морга.
Софья Илларионовна принесла из кухни протертый овощной суп и накормила его с ложки. Сережа и здесь пытался проявить самостоятельность, очень уж неудобно ему стало перед старой женщиной, но Софья, видно, не привыкла никого убеждать словами, а действовала через практический пример. Она молча дала ему ложку, и Сережа тут же убедился, что не может донести суп до рта. Рука дрожала, и ложка все норовила выпасть прямо на белоснежный пододеяльник.
Покончив с супом, она так же ловко и умело накормила его молочной рисовой кашей со сливочным маслом. Этот вкус напомнил Сереже детство, и он снова чуть не расплакался.
– Ты не стесняйся, – сказала Софья, заметив, что его глаза налились слезами, – это от болезни. Человек, когда тяжело болеет, становится душевно слабым, часто плачет. Это не стыдно. Окрепнешь, поправишься – и все пройдет.
– Вы – доктор? – догадался Суриков.
– Да нет, сынок, не доктор. Но болезнь могу вывести любую, кроме самых неизлечимых. Рак, например, не могу вылечить. И СПИД не могу.
Несмотря на слабость, Сергей расхохотался.
– СПИД? Откуда ж вы про СПИД-то знаете?
– Оттуда, откуда и все, – мирно улыбнулась старушка. – Ты ведь тоже СПИДом не болел, а знаешь про него. Газеты читаю, телевизор смотрю. Да и видела спидушных этих. Приводили ко мне как-то, просили помочь, если смогу. Я не смогла.
– Как же вы лечите, если не доктор? Колдуете, что ли?
– Зачем? В народной медицине от всех болезней средства есть, надо только их знать. Я знаю, потому и лечить умею.
– Откуда вы их знаете?
– Жизнь так сложилась. И не хотела бы, да пришлось.
Больше она в тот раз ничего не сказала. Через несколько дней Софья Илларионовна разрешила Сергею не только вставать, но и ходить минут по пятнадцать. Как только представилась возможность, он обошел всю квартиру и поразился царящим здесь убожеству и нищете. Бахметьева жила очень бедно, мебель кругом стояла старая, разваливающаяся, стол на кухне был покрыт клеенкой, до того протертой и прожженной в разных местах, что она казалась кружевной. Сережа даже испытал нечто вроде стыда за то, что свалился на голову человеку, живущему так скромно. Она, наверное, едва-едва себя прокормить может, а тут еще он со своими болячками.
Еще через две недели регулярного питья каких-то отваров, которые готовила для него Софья Илларионовна, Сергей Суриков полностью восстановился. Пора было уходить из гостеприимного дома. А уходить не хотелось. Здесь было тепло, чисто и надежно. Он все искал слова, чтобы завести с Софьей разговор о своем уходе. Но она начала первой.
– Думаешь уходить? – спросила она как-то, налив в старые чашки с щербатыми краями горячий чай.
– Надо, наверное, – неуверенно ответил Сергей. – Что ж я у вас тут нахлебником…
– А что, не хочется уходить?
– Не хочется, – внезапно признался он, сам того не ожидая.
Еще минуту назад он не был в этом уверен. Он был молод, всего двадцать лет, привычен к вольной жизни без всяких ограничений, без родительского контроля и без слова «надо». Ему просто не может нравиться жизнь с чужой нищей старухой, которой восемьдесят четыре года и которая сама нуждается в уходе.
– Это правильно, – кивнула Бахметьева. – Раз не хочется уходить, значит, ты стал взрослым. Кончилось твое дурное детство и твоя шальная юность, Сереженька, все, конец.
– Я что-то не понял. Это вы о чем?
– О том, что только молодой дурак хочет быть от всех независимым и рвется к самостоятельности и одиночеству. Чем человек старше и мудрее, тем яснее он понимает, что смысл жизни только в том, чтобы быть кому-то нужным. Только в этом. Понял, сынок?
– Нет, – признался Сергей.
Он тогда действительно не понял. Мысль оказалась для него слишком сложной. Зато в голову пришла другая мысль: как это может быть, чтобы слова такой старой бабки были для него слишком сложными? Он что, совсем полный идиот? Такой идиот, что уже не в состоянии понять то, что говорит ему старая безграмотная женщина? Нет, не может такого быть, это болезнь, наверное, сказывается. Может быть, от тяжелых болезней человек не только душой, но и мозгами слабеет.
– Ну ладно, раз не понял, значит, рано тебе еще об этом думать. Твоя душа, значит, быстрее умнеет, чем голова. Ты душой-то правильно чувствуешь, уходить не хочешь, а голова пока еще не поспевает, не справляется. Ну и ладно, потом догонит. Что ж, Сереженька, раз ты хочешь остаться, тогда нам с тобой поговорить нужно. Серьезно поговорить. В первый и в последний раз. Разговор будет тяжелый, поэтому мы один раз через это пройдем и больше возвращаться к нему не будем. Потому как если мы с тобой друг друга правильно поймем, то нам и нужды не будет к этому еще раз возвращаться. А ежели придется снова об этом заговорить, значит, не получилась у нас совместная жизнь, и ты в ту же минуту отсюда уйдешь. Уговор ясен?
Сережа молча кивнул, с недоумением и даже испугом глядя на маленькую сухонькую старушку. Он никак не ожидал, что она начнет ставить ему какие-то условия, да еще так жестко формулировать.
– Ты наркотики давно употребляешь? – неожиданно спросила Софья Илларионовна.
– А… – Сережа аж поперхнулся. – С чего вы взяли, что я употребляю? Никогда я…
– Плохо, сынок. Такой серьезный разговор у нас с тобой, а ты его с вранья начинаешь. Я ж по тебе вижу, что ты употреблял. Ты не наркоман, нет, тебя за то время, что ты у меня пролежал, не ломало. Но есть признаки, по которым я точно вижу: употреблял, и давно, с детства еще. Я понимаю, я старая и слабая, у тебя велик соблазн меня обмануть. Тебя трудно в этом упрекать, вы все, молодые, этим грешите. Старый – что малый, это вам так с детства внушили, а вы и поверили, дурачки. Старики кажутся вам глупыми, их и обмануть не грех. Так вот, чтобы у тебя такого соблазна больше не возникало, я тебе скажу кое-что. Я двадцать лет провела в Сибири, в лагерях и на поселении. Двадцать лет. Столько, сколько ты на свете живешь. Зубы рано потеряла, да и волосы тоже. Но столько я за эти двадцать лет увидела и узнала, что меня теперь обмануть очень трудно. Меня может обмануть только близкий человек, человек, которого я очень сильно люблю и потому закрываю глаза на все и верю ему. А больше никому не удастся, и тебе в том числе, запомни это.
– А за что вас в Сибирь, Софья Илларионовна?
– Ну как за что? – Она усмехнулась, одним глотком допила остывший чай и со стуком поставила чашку на стол. – За то же, за что и всех. Мужа признали врагом народа и расстреляли, а меня как жену врага народа – на двадцать лет. Хорошо еще, сына сумела спасти, ему тогда полгодика всего было. Да мне самой-то было двадцать пять всего. Ушла из дома под конвоем молодой красавицей, а вернулась через двадцать лет больной старухой. Вот так, сынок. Но это я не к тому, чтобы ты меня жалел, я ни в чьей жалости не нуждаюсь, а к тому, чтобы ты понял, сколько разных болезней и горестей я за свою жизнь навидалась. Сибиряки – народ крепкий, цивилизацией не испорчены тогда еще были, все секреты целебных трав, ягод и листьев из поколения в поколение передавали. В тех местах и ламаистов много было, бурят, у них тоже свои секреты есть. Всему научилась. И про наркотики там узнала. Так что, когда в следующий раз врать мне соберешься, подумай как следует. Еще раз на вранье поймаю – расстанемся.