После разговора с мужем Татьяне стало немного легче. Хватит переживать и нервничать, надо собраться и продумать завтрашний день по минутам, по метрам и по словам. Собрать как можно больше сведений, при этом постараться никому не мозолить глаза и не вызывать подозрений. Конечно, лучше было бы это делать оперативникам, у них и опыта побольше, и возможностей. Но оперативников привлекать нельзя, можно попасть как раз на того, кто заинтересован. А если и не заинтересован, то может рассказать кому-то, информация уйдет, и пиши пропало. Главное – Чудаев. Он единственный, с кем Татьяна делилась сомнениями по поводу Гольдич, и, значит, он единственный, кто может что-то заподозрить. Пока единственный. И надо сделать все возможное, чтобы болото не всколыхнулось. Именно поэтому она и не допрашивала сегодня Сурикова. Кому интересно – пусть знают, что у нее и других забот по горло. А Суриков ей вовсе не нужен.
* * *
Сегодня его на допрос не вызывали. Почему? Странная какая-то эта тетка-следователь. Спросила вчера про доверенность, в протокол записала и отпустила его, как будто ничего особенного и не произошло. А может, и правда ничего особенного? Может, зря он боится?
Нет, все-таки что-то тут не так. Ведь смысл был в том, чтобы про эту доверенность никто не узнал, тогда получится, что он не убивал Софью. Зачем убивать, если он все равно квартиру не получит?
А как же… Ведь если следовательша узнала про доверенность, значит, теперь ему убийство Софьи точно припаяют. Как же так? Ничего не понятно.
Ах, была бы рядом бабка Софья! Не хватает у него мозгов разобраться, а она бы быстро все просекла. У нее не только ум, у нее и чутье было – будь здоров!
…Несмотря на слабое сердце, во всем остальном Сергей Суриков был нормальным здоровым молодым мужчиной. И природа, как водится, стала брать свое. Но заводить романы ему было не с кем, на девушек нужны деньги, да и одеваться надо поприличнее, а откуда приличные шмотки взять, если живет он на зарплату грузчика? Спасибо Софье, она давно к экономии приучена, четверть века на пенсию живет, так что из тех продуктов, которые он покупает, кормит его от пуза. А насчет шмоток и разговора быть не может.
Конечно, можно найти какую-нибудь шалаву, вроде тех, с которыми раньше имел дело, но они Сурикову уже поперек горла стояли. Грязные, пьяные, глупо хихикающие девки, готовые отдаться кому угодно за горсть таблеток или ампулу. Сейчас он уже не понимал, как ему это могло нравиться.
Но если шалавы отпадали, то оставались только женщины, работающие в универсаме. Их было много, всех возрастов и типов внешности. И с ними можно было поладить, не прилагая особых усилий и не тратя денег на ухаживания. Почти у всех были мужья или любовники, и почти все были не прочь быстренько заняться любовью, не выходя за пределы универсама и не пробуждая ревность своих мужчин поздними возвращениями или немотивированными отлучками. Короче, все складывалось к обоюдному удовольствию. Сережа наладил отношения с кассиршей Галочкой, которая два раза в неделю закрывала кассу на глазах у негодующих покупателей и бегала на двадцать минут к нему в подсобку.
Софья Илларионовна тоже, видно, понимала, что секс – не последнее дело в жизни мужчины, и несколько раз высказывала беспокойство по поводу того, что у Сергея нет девушки.
– Да что вы так печетесь об этом? – удивлялся Суриков. – Вы радоваться должны, что я не шляюсь, а дома сижу.
– Много мне радости-то с твоего сидения, – фыркнула Бахметьева. – Самое опасное и есть в том, что ты при мне сидишь, вместо того чтобы с девушками гулять. Человек должен вести нормальную жизнь, а если он себя в чем-то насильно ограничивает и терпит, добром это не кончается. Или тебе не хочется?
Вопрос был, прямо скажем, бестактным и задан в лоб. Сергей оторопел от неожиданности и с перепугу ответил также в лоб:
– Хочется.
– Ну вот, видишь, а если терпишь, то и сорваться можешь, глупостей наделать. Знаешь, от чего в войну иногда умирали? Не от голода, а от того, что разум теряли, когда еду видели. Так наголодаются, бывало, что остановиться не могут, едят и едят, было бы что. И умирали от заворота кишок. Так и ты, терпишь, терпишь, держишь себя на голодном пайке, а потом подвернется случай – и забудешь про все, закрутит тебя баба, подомнет под себя, опять в дурную компанию попадешь. А я тебя обратно не приму, я же предупреждала, что второго раза не будет. Или, что еще хуже, за изнасилование сядешь. Бабы – они знаешь какие бывают? Не приведи господь. Не понравится ей, как ты себя ведешь, она и пойдет в милицию на тебя жалобу катать, дескать, ты ее силой заставил. А в милиции-то ей поверят, а не тебе. И пропадешь ни за что. Ты послушайся моего совета, найди себе зазнобу. Тебе же самому легче жить станет. Только сюда ее не приводи, мы уговаривались, чтобы здесь посторонних не было.
Когда дело с кассиршей Галочкой сладилось, старуха Бахметьева узнала об этом раньше, чем Сергей переступил порог квартиры. То ли чутье у нее было, то ли сытость кошачья у него на лице была написана, но Софья Илларионовна улыбнулась ободряюще.
– Вижу, послушался моего совета. Молодец, Сереженька, правильно жизнь свою организуешь. Чужая или из своих?
И опять он настолько растерялся от ее проницательности и прямоты, что ответил сразу и не задумываясь:
– Наша, из магазина. Кассирша.
– Вот и славно, – обрадовалась Софья. – Очень я за тебя рада. Молодая?
– Тридцать два.
– Замужем?
– Да.
– И дети есть?
– Есть, мальчик, в первый класс ходит.
– Ну и слава богу, – закивала старуха, словно для нее было принципиально важно, какую именно женщину выбрал Сергей для решения своих проблем, и ответы его были такими, как ей нравится.
И в этот момент произошло нечто такое, что привело самого Сергея в состояние полной растерянности. Он шагнул навстречу Софье, наклонился, крепко обнял ее и расцеловал в теплые морщинистые щеки. В горле у него стоял ком, который он никак не мог сглотнуть, на глаза навернулись предательские слезы.
– Спасибо вам, Софь-Ларионна. Спасибо, – бормотал он, уткнувшись лицом в ее реденькие волосы.
– За что же, сынок? – тихо спросила она, и голос ее был строг и серьезен.
– За все. За то, что вы есть. Вы мне как мать, даже больше, чем мать. Мать никогда меня ни о чем не спрашивала, ей неинтересно было. Я никогда от вас не уйду.
Бахметьева осторожно высвободилась из его рук, отступила на шаг и внимательно посмотрела в лицо Сергею. Лицо ее медленно озарилось улыбкой.
– Большой, – сказала она, – совсем большой стал. Взрослый. Любить научился.
– Да что вы, я ее совсем не люблю, – начал торопливо оправдываться Сергей. – Это так только, для здоровья, как вы советовали.
– А я не про нее говорю. Пойдем ужинать, Сереженька, я как чувствовала, пирог яблочный испекла.