Я тряхнул головой. Видение исчезло.
— Где этот ресторан?
Пусть он будет где-нибудь в центре. Только не в Хэрроу, не в Аксбридже и не в Мадшуте. Последнее, чего мне хочется в этой жизни, так это битый час тащиться до Мадшута и есть там за свои деньги в плохом китайском ресторане.
— Шарлотт-стрит, — улыбнулась Зои.
Шарлотт-стрит. Я был там. Только вчера.
Синее пальто. Модные туфли. Улыбка.
Что, если бы я попробовал поговорить с ней вчера? Нормально поговорить?
— Для тебя заказан столик на шесть часов.
— На шесть? Должно быть, у тебя неплохие связи.
Она ухмыльнулась. Я опять вспомнил университет.
Когда мы успели так измениться? Может, мы все еще только прикидываемся взрослыми, пресыщенными и желчными? Не знаю, правда, на кого мы пытаемся произвести впечатление: на мир или друг на друга.
— По мне, так для нас подходит любое время. Спроси, что они сами предложили бы, закажи это, сохрани чек, не наглей и плати за выпивку сам. И еще: не планируй ничего на вечер вторника.
— Почему?
— Пойдешь на открытие галереи.
— Но я же ничего не понимаю в искусстве.
— Это работа! — отрезала она. — Я думала, тебе она нужна.
По дороге домой я знакомился с аудио- и видеодисками, о которых мне надо было написать, пытаясь придумать, как бы получше обыграть их названия. Дома меня ждали письма, присланные по электронке, но мне совершенно не хотелось их читать. В них говорилось, каким дураком я себя выставил, что мне надо повзрослеть, решить проблемы с психикой и так далее.
«Джейс, — писал Бен. — Не хочешь ли пойти выпить кофе? Было бы неплохо поболтать».
Удалить.
«Джейсон, это Анна, — письмо от лучшей подруги Сары. Она с нетерпением ждала этой помолвки, чтобы получить возможность посуетиться, устраивая девичник, и купить розовые крылышки для всех участниц их традиционного похода по барам. — Я думаю, тебе надо критически взглянуть на себя и, может быть, бросить пить. Это нездоровое пьянство, Джейсон, алкоголь усугубляет ситуацию. А еще ты должен оставить в покое Сару и Гарета. У тебя был шанс, ты его не использовал, и теперь должен отнестись к этому как взрослый».
Удалить.
Следующее письмо… О…
Гэри.
«Джейсон. Послушай, приятель. — Я поморщился. Он написал „приятель“, он пытается быть дружелюбным. Хуже, он пытается выглядеть понимающим. — Сара не знает, что я тебе это пишу, так что пусть это останется между нами… — Разумеется, она знает, Гэри. Ты сам ей сказал, и ей показалось, что это плохая идея, но ты решил вести себя как взрослый, и тогда она, наверное, сказала: „Вот за это я тебя и люблю. Господи, как хорошо встречаться с по-настоящему взрослым мужчиной“. А потом, пока ты писал письмо, она стояла у тебя за спиной и читала. — Я увидел твои комментарии, и хочу сказать, что представляю, как ты себя чувствуешь. Я бы тоже не хотел потерять Сару. Случившееся указывает на наличие каких-то нерешенных вопросов. Если захочешь поговорить…»
Дальше я не стал читать и быстро напечатал ответ:
«Спасибо, Гэри, это очень великодушно с твоей стороны», — и спустился к Дэву, чтобы предложить ему закрыть магазин и пойти выпить.
Знаешь, Анна, иногда пинта-другая действительно могут решить все проблемы.
Нет ничего хуже, чем сидеть в ресторане в полном одиночестве. Люди, которым часто приходится это делать, подтвердят мои слова. Но сегодня я не против, мне надо подумать.
Моя прогулка с Дэвом Ранджитом Санданандой Пателем закончилась в Постмен-парке. Мы часто приходим в этот уголок между Литтл-Британ и Эйнджел-стрит, чтобы поглазеть на таблички, которые так нам нравились.
Дело в том, что в 1887 году сын скромного настройщика роялей Джордж Фредерик Уоттс написал в «Таймс» письмо, изложив в нем весьма оригинальную идею. Он решил, что следует каким-то образом сохранить память о подчас действительно самоотверженных поступках простых людей. Открытие данного мемориала предлагалось приурочить к золотому юбилею королевы Виктории, и стоять бы ему в центре Лондона как памятнику рядовым людям, пожертвовавшим собой ради неких высших целей. В общем, вполне святое дело. И вот теперь мы забредаем сюда каждый раз, когда бываем поблизости. Поскольку офис «Лондонских новостей» находится совсем рядом, я часто заглядываю сюда. А сегодня мы оказались здесь, перебираясь из одного бара в другой. Нам даже не требовалось договариваться между собой о том, куда дальше идти, — мы оба это знали.
Однако благородная инициатива Уоттса не возымела ожидаемого эффекта. Его никто не поддержал, и в него никто не поверил. Так что ему пришлось делать все самому. Так, на одной из стен бывшего церковного сада в самом сердце Сити, в нескольких ярдах от прежнего Почтамта, вскоре появились покрытые глазурью фарфоровые таблички, и каждая из них была посвящена проявлению самозабвенной, исключительной смелости.
Мы остановились перед одной такой, и Дэв скрутил себе сигарету.
Джордж Стивен Фаннел, полицейский констебль.
Во время пожара в таверне «Слон и замок» на Уик-роуд, в Хекни-Уик, после спасения двух жизней, рискуя своей жизнью, вернулся в пламя за барменшей.
22 декабря 1899.
Мы помолчали. Это молчание импонировало мне более всего.
— Может быть, — задумчиво проговорил Дэв, — дело не в том, что мы с тобой не герои. Видимо, у нас просто низкая самооценка, потому что мы не совершили ничего героического.
— Я никогда не говорил, что считаю себя хуже других.
— Но ведь это так, правда? — возразил он. — Я вот, например, именно так и воспринимаю себя.
Я отвернулся от него и принялся читать надпись на другой табличке.
Эллис Эйерс, дочь помощника каменщика, ценой своей юной жизни спасла троих детей из горящего дома на Юнион-стрит в Боро.
— Я хочу сказать, мы живем своей обычной жизнью — ты пишешь свои обзоры, я торгую играми, а иногда я пишу твои обзоры, а ты торгуешь играми.
Я улыбнулся, но Дэв был серьезен.
— Вот нам кажется, что мы занимаемся каким-то делом, — продолжил он, — но, собственно, каким именно? Если нас спросить о наших свершениях, что мы ответим?
Я задумался, но быстро нашелся с ответом:
— В прошлую среду я ел суп.
Дэв зажег самокрутку и покачал головой.
— Я серьезно, Джейс. Что, если главное в жизни — это отдельные ее моменты? И подчас мы их просто упускаем. Что, если мы отказываемся воспользоваться представившейся вдруг возможностью, а другой судьба нам так никогда и не подарит? Вполне вероятно, тебя запомнят как героя, а может, ты так и останешься ничем не примечательным человеком и проживешь ничем не примечательную жизнь до самой своей ничем не примечательной смерти.