Хотя других занятий, кроме нехитрой готовки, у Гомера не было, он не скучал. Если не считать случая с Ромолой Мартин и, пожалуй, еще двух или трех событий, разделенных большими промежутками, сорок лет его жизни прошли без всяких перемен и треволнений. Свою бухгалтерскую работу он делал механически, складывая цифры и занося их в книгу так же безучастно, отрешенно, как открывал теперь банки с супом и стелил постель.
Глядя, как он бродит по своему маленькому коттеджу, можно было подумать, что это лунатик или полуслепой. Казалось, его руки живут и действуют сами по себе. Они сами расправляли простыни и взбивали подушки.
Как-то, открывая себе на второй завтрак банку лососины, он распорол палец. Хотя рана, должно быть, болела, его обычное — спокойное и несколько кислое — выражение лица не изменилось. Раненая рука корчилась на кухонном столе, пока не была перенесена в раковину напарницей, которая стала ласково купать ее в теплой воде.
Когда у него не было дел по дому, он сидел в старом сломанном шезлонге на заднем дворе — или, как именовал его агент, — патио. Гомер выходил туда сразу после завтрака, чтобы пожариться на солнце. Он постоянно держал на коленях потрепанную книгу, которую нашел в одном из стенных шкафов, но в нее не заглядывал.
Шезлонг стоял так, что вид перед Гомером открывался самый неприглядный. Повернув кресло на четверть оборота, он мог бы видеть большую часть каньона, змейкой сбегавшего к городу. Такое перемещение ему не приходило в голову. В поле его зрения была закрытая дверь гаража и клочок его ветхой толевой крыши. На переднем плане стояла закопченная кирпичная печь для сжигания мусора и высилась груда ржавых консервных банок. Правее располагались остатки кактусового сада, где еще корежились в муках несколько живых растений.
Одно из них — пучок мясистых лопатообразных листьев, утыканных уродливыми иглами, — цвело. Из края верхней лепешки торчал ярко-желтый цветок, похожий на головку чертополоха, но грубее. С какой бы силой ни дул ветер, его лепестки не шевелились.
В ямке под этим кактусом жила ящерица. Длиной она была сантиметров двенадцать и имела клинообразную головку, из которой вылетал тонкий раздвоенный язык. Она с трудом добывала тут пропитание охотой на мух, отлучившихся от груды консервных банок.
Ящерица была самолюбива и раздражительна, и наблюдения за ней очень забавляли Гомера. Когда ее коварная засада срывалась, ящерица обиженно топталась на коротких лапках и раздувала горло. Окраской она сливалась с кактусами, но, выбежав к жестянкам, где паслись мухи, она делалась очень заметной. Она часами неподвижно сидела на кактусе, потом, потеряв терпение, кидалась к жестянкам. Мухи замечали ее сразу, и после нескольких неудачных бросков она сконфуженно шмыгала на свой пост.
Гомер был на стороне мух. Когда одна из них, чересчур разлетавшись, приближалась к кактусу, он про себя молился, чтобы она пронеслась дальше или повернула обратно. Если она садилась и ящерица начинала подкрадываться, он следил за ними, затаив дыхание и до последней секунды надеясь, что муху что-нибудь вспугнет. Но как бы ни желал он мухе избавления, о вмешательстве он не помышлял и старался не шевельнуться, не проронить ни звука. Бывало, что ящерица промахивалась. Тогда Гомер радостно смеялся.
Солнце, ящерица и дом заполняли его время почти целиком. Но был он счастлив или нет — сказать трудно. Вероятно, ни то, ни другое, так же как растению не свойственно ни то, ни другое. Правда, его беспокоили воспоминания, а у растения их нет, но после первой тяжелой ночи они улеглись.
11
Так он жил почти месяц, как вдруг, когда он собирался готовить второй завтрак, в дверь позвонили. Он открыл и увидел на крыльце человека, в одной руке державшего ящик с образцами, а в другой — котелок. Гомер поспешно захлопнул дверь.
Звонок продолжал звонить. Он высунул голову в ближайшее к двери окно, чтобы прогнать пришельца, но тот очень вежливо поклонился и попросил напиться. Гомер увидел, что человек стар и утомлен, и подумал, что вид у него безобидный. Он вынул из холодильника бутылку воды, потом открыл дверь и пригласил незнакомца.
— Разрешите представиться — Гарри Гринер, — объявил тот нараспев, делая ударение на каждом втором слоге.
Гомер подал ему стакан воды. Он выпил залпом и налил себе еще.
— Весьма признателен, — произнес он с церемонным поклоном. — Удивительно освежает.
Гомер изумился, когда гость отвесил еще один поклон, сделал несколько быстрых па жиги и катнул котелок по руке. Котелок упал. Он нагнулся, чтобы поднять его, судорожно выпрямился, словно его пнули сзади, и с горестным видом потер поясницу.
Сообразив, что его забавляют, Гомер засмеялся.
Гарри поклоном поблагодарил его, но что-то было неладно. Он, видимо, перенапрягся. Лицо его побелело, он дергал воротник.
— Минутное недомогание, — пробормотал Гарри, тоже не понимая, притворяется он или ему плохо.
— Присядьте, — сказал Гомер.
Однако номер еще не кончился. Изобразив мужественную улыбку, Гарри сделал несколько неверных шагов к кушетке и повалился на пол. Он с негодованием осмотрел ковер и, будто бы обнаружив предмет, о который споткнулся, отшвырнул его ногой. После этого он доковылял до кушетки и сел, со свистом выпустив воздух, как надувной шар.
Гомер опять налил ему воды. Гарри попытался встать, но Гомер удержал его и заставил выпить сидя. Он осушил стакан, как и первые два, быстрыми глотками, потом утер рот платком, изображая усача, который только что выпил кружку пенистого пива.
— Вы чрезвычайно добры, сэр, — сказал он. — Но не тревожьтесь, когда-нибудь я воздам вам сторицей.
Гомер кивнул.
Гарри извлек из кармана жестяную баночку и протянул ему.
— С поклоном от фирмы, — объявил он. — В этой коробке «Волшебный растворитель», современное полирующее средство par excellence, средство бесподобное и несравненное, употребляемое всеми кинозвездами…
Он оборвал свою похвальную речь и заливисто рассмеялся.
Гомер взял банку.
— Спасибо, — сказал он, пытаясь выразить лицом признательность. — Сколько я вам должен?
— Обычная цена, розничная цена — пятьдесят центов, но вам, в виде исключения, я уступлю ее за двадцать пять — по оптовой цене, которую я плачу фабрике.
— Двадцать пять? — сказал Гомер, в котором привычка одержала верх над робостью. — За двадцать пять в магазине я могу купить вдвое больше.
Гарри знал, с кем имеет дело.
— Берите, берите даром, — презрительно предложил он.
Маневр поставил Гомера в положение обороняющегося.
— Понимаю, ваша паста, должно быть, гораздо лучше.
— О, нет, — произнес Гарри, словно отметая взятку. — Оставьте ваши деньги при себе. Я в них не нуждаюсь.
Он рассмеялся — на этот раз с горечью.