Когда они вошли в комнату, Гарри, видимо, уже откашлялся и дышал спокойно.
Она пригласила Тода к себе, покурить. Она села на кровать, и он сел рядом. На Фей была пижама, а поверх белый мохнатый халат, который ей очень шел.
Он хотел вымолить у нее поцелуй, но боялся — не того, что она откажет, а того, что постарается сделать его бессмысленным. Желая подольститься к ней, он сказал что-то о ее внешности. Сделал он это весьма неуклюже. На открытую лесть он был неспособен, а пустившись в околичности, увяз. Она не слушала, и он замолк, чувствуя себя идиотом.
— У меня прекрасная идея, — вдруг сказала она. — Как заработать кучу денег.
Он снова попытался ей польстить. На этот раз — изобразив на лице глубокий интерес.
— Вы образованный человек, — сказал она. — Вот… А у меня есть прекрасные идеи для фильмов. Вам только надо их расписать, а потом мы продадим их студиям.
Он согласился, и она изложила свой замысел. Он был очень туманным, покуда дело не дошло до его предполагаемых результатов, — и тут она стала вдаваться в детали. Когда они продадут первый сценарий, она расскажет ему второй. У них будут вагоны, вагоны денег. Играть она, конечно, не бросит, даже если очень преуспеет как писатель, потому что она рождена быть актрисой.
В ходе рассказа он понял, что она изготовляет новую мечту в дополнение к своей и так уже толстой колоде. Наконец, когда все деньги были истрачены, он, стараясь, чтобы в голосе не проскользнуло и намека на иронию, попросил Фей изложить идею, которую ему предстояло «расписать».
На стене, в ногах кровати, висела большая фотография — видимо, реклама фильма «Тарзан», из фойе какого-нибудь кинотеатра. На ней красивый молодой человек с великолепной мускулатурой, одетый в узкую набедренную повязку, с жаром обнимал тонкую девушку в изорванной амазонке. Пара стояла на проталине в джунглях, а вокруг извивались огромные ползучие растения, обсыпанные мясистыми орхидеями. Когда она изложила свой сюжет, Тод понял, что он был навеян этой фотографией.
Девушка совершает круиз по Южным Морям на отцовской яхте. Она помолвлена с русским графом; он высокий, худой и старый, но обладает прекрасными манерами. Он тоже находится на яхте и все время умоляет ее назначить день свадьбы. Но она избалована — и не назначает. Может быть, она обручилась с ним назло другому мужчине. Она увлекается молодым матросом, который, конечно, ей не пара, но очень красив. Она флиртует с ним, потому что ей скучно. Матрос не желает быть игрушкой, несмотря на все ее богатство, и говорит, что подчиняется только капитану, а она пусть идет к своему иностранцу. Она жутко злится и грозится уволить его, а он только смеется. Как его уволишь посреди океана? Она влюбляется в него — хотя, может быть, сама этого не понимает, — потому что он — первый мужчина, не подчинившийся ее капризу, и потому, что он так красив. Налетает сильная буря, и яхта разбивается около острова. Все утонули, но ей удается доплыть до берега. Она строит себе шалаш из сучьев и питается рыбой и фруктами. Дело происходит в тропиках. Однажды утром, когда она голая купается в речке, ее хватает большая змея. Она борется, но змея слишком сильная, и дело пахнет керосином. Но матрос, который следил за ней из кустов, бросается на выручку. Он дерется за нее со змеей и побеждает.
Тоду предстояло развить это. Он спросил, чем, по ее мнению, должна кончаться картина, но Фей как будто уже потеряла к ней интерес. Он тем не менее настаивал.
— Ну что… он, конечно, женится на ней, и их спасают. То есть сначала их спасают, а потом они женятся. Может быть, окажется, что он богатый молодой человек, который стал матросом просто из любви к приключениям, или что-нибудь в этом роде. Это уж вам легко будет разработать.
— Ослепительно, — с серьезным видом сказал Тод, глядя на ее влажные губы и крохотный кончик языка, беспрестанно двигавшийся между ними.
— У меня таких сотни.
Он не ответил, и поведение ее изменилось. Излагая сюжет, она была полна внешнего оживления, ее лицо и руки увлеченно сопровождали рассказ пояснительными гримасками и жестами. Теперь же ее возбуждение сосредоточилось, ушло вглубь; игра стала внутренней. Тод подумал, что она, наверно, перебирает свою колоду и скоро выложит перед ним еще одну карту.
Он часто видел ее такой, но до сих пор не понимал, в чем дело. Эти историйки, эти маленькие грезы — они и придавали ее движениям такую необычайную самобытность и таинственность. Казалось, она вечно бьется в их мягких путах — будто выдирается из болота. Глядя на нее, он почему-то был уверен, что у губ ее — соленый вкус крови и что она должна ощущать упоительную слабость в ногах. И хотелось не вызволить ее из топи, а затолкать поглубже в теплую трясину и там держать.
Он выразил свой позыв тихим мычанием. Если бы у него хватило смелости броситься на нее. Изнасиловать — меньшим тут не обойдешься. Примерно то же он чувствовал, когда сжимал в кулаке яйцо. И не потому, что она была хрупкой или казалась хрупкой. Нет. Безмятежная, себе довлеющая цельность яйца — вот что искушало Тода раздавить ее.
Но он ничего не сделал, и Фей снова заговорила:
— Есть еще одна прекрасная идея — сейчас расскажу. Может, вам даже лучше начать с нее. Это из закулисной жизни, в нынешнем году таких много снимают.
Она рассказала историю про девушку из кордебалета, которая становится знаменитой в тот вечер, когда заболевает премьерша. Это была избитая вариация на тему Золушки, но по методу она отличалась от истории в Южных Морях. Хотя сами описываемые события имели характер чуда, описание их было реалистическим. Эффект достигался примерно такой же, как у художников средневековья, которые разрабатывали сюжеты, подобные воскрешению Лазаря или хождению Христа по водам, добиваясь сугубой реалистичности в каждой детали. Фей, по-видимому, как и они, полагала, что фантазию можно сделать правдоподобной, замешав ее на обыденщине.
— Эта идея мне тоже нравится, — сказал он, когда она кончила.
— Обдумайте их и сделайте ту, у которой больше шансов.
Его больше не задерживали; если он сейчас же не начнет действовать, возможность будет упущена. Он наклонился к ней, но она поняла его намерения и встала. Она по-дружески грубо схватила его под руку — теперь они были компаньоны — и проводила к двери.
В коридоре, когда она поблагодарила его за то, что он пришел, и извинилась за беспокойство, он сделал еще одну попытку. Она как будто немного размякла, и он потянулся к ней. Она поцеловала его довольно охотно, но когда он попробовал распространить ласки, вырвалась.
— Не балуй, — засмеялась она, — мамка нашлепает.
Он пошел к лестнице.
— Спокойной ночи, — крикнула она вслед и снова засмеялась.
Тод ее почти не слышал. Он думал о набросках, сделанных с
нее, и о том, как нарисует ее сейчас, вернувшись к себе в комнату.
В «Сожжении Лос-Анджелеса» Фей — обнаженная девушка на переднем плане слева, а за ней гонится группа мужчин и женщин, отделившихся от основной толпы. Одна из женщин нацелилась в нее булыжником. Фей бежит, закрыв глаза, и на губах ее — странная полуулыбка. Хотя лицо ее полно мечтательного покоя, тело, напрягая все силы, летит вперед с предельной быстротой. Этот контраст можно объяснить лишь облегчением, которое приносит безоглядное бегство, — вроде того, как дичь, затаившись на несколько мучительных минут, вдруг вырывается из укрытия в паническом, неподвластном разуму страхе.