25
Тод вернулся в гостиную — посмотреть, как там Гомер. Он все еще лежал на кушетке, но уже в другой позе. Большое тело свернулось в клубок. Колени были подтянуты к подбородку, локти плотно прижаты, руки — на груди. Но это не было покоем. Какое-то внутреннее напряжение нервов и мускулов скручивало клубок все туже и туже. Он был как стальная пружина, освобожденная от своей работы в механизме и получившая возможность использовать всю свою упругость центростремительно. В механизме тяга пружины работала против других, превосходящих сил, а теперь, освободившись наконец, она стремилась восстановить форму первоначальной закрутки.
Первоначальной закрутки… В учебнике патопсихологии, взятом однажды в университетской библиотеке, Тод видел изображение женщины, спавшей в веревочном гамаке в той же позе, что и Гомер. «Утробное бегство» или что-то вроде этого было написано под фотографией. Женщина проспала в гамаке, не меняя позы — позы зародыша в матке, — многие годы. Врачам в доме для душевнобольных удавалось разбудить ее лишь на короткое время и то — раз в несколько месяцев.
Он сел, чтобы выкурить сигарету, и задумался, как быть с Гомером. Вызвать врача? Но в конце концов Гомер почти всю ночь не спал и просто измучился. Доктор растолкает его, он зевнет и спросит, в чем дело. Можно попробовать самому его разбудить. Но он и без этого достаточно надоел Гомеру. И Гомеру гораздо лучше во сне — даже если это «утробное бегство».
А какое это идеальное спасение — вернуться во чрево. Куда лучше религии, или искусства, или Островов в Южных Морях. Там так тепло и уютно, там автоматическое питание. Все идеально в этой гостинице. Не удивительно, что память о таких удобствах живет в крови и нервах каждого. Там темно, да, — но какая это богатая, теплая темнота. Там нет смерти. Не удивительно, что человек так яростно сопротивляется выселению, когда истекает девятимесячный срок контракта.
Тод загасил окурок. Он проголодался и хотел получить свой обед, а также двойную порцию шотландского с содовой. Он поест и вернется — узнать, в каком состоянии Гомер. Если Гомер еще будет спать, он попробует разбудить его. А если это не удастся, можно будет вызвать врача.
Тод взглянул на него в последний раз, потом на цыпочках вышел из дома и осторожно притворил дверь.
26
Тод не сразу пошел обедать. Сначала он отправился к шорной лавке Ходжа в надежде, что там ему удастся разузнать об Эрле, а через него — о Фей. Там стоял Калвин с морщинистым индейцем, длинные волосы которого были перехвачены на лбу бисерной повязкой. На груди у индейца висела рекламная доска:
ФАКТОРИЯТАТЛА
ПОДЛИННЫЕ РЕЛИКВИИ СТАРОГО ЗАПАДА
бусы, серебро, ювелирные изделия, мокасины, куклы, игрушки, редкие книги, открытки
ЗАПАСИТЕСЬ СУВЕНИРОМ на
ФАКТОРИИТАТЛА
Калвин всегда был дружелюбен.
— Здоров, — приветствовал он подошедшего Тода. — Познакомься с вождем, — ухмыляясь, прибавил он. — Вождь Киш Мин Тохес.
Индеец от души засмеялся шутке.
— Жить-то надо, — сказал он.
— Эрл сегодня появлялся? — спросил Тод.
— Ага. Проходил тут с час назад.
— Мы вчера были в гостях, и я…
Калвин перебил его, звонко шлепнув себя по ляжкам:
— Да, как Эрл рассказывал, видно, крепко погуляли. Скажи, вождь?
— Ды был дам, Шарли? — согласился индеец, показывая черную полость рта, малиновый язык и щербатые оранжевые зубы.
— Я слышал, там была драка, когда я ушел.
— Да уж, была, видать, у Эрла под каждым глазом по фингалу — во!
— Вот что бывает, когда хороводишься с желтопузой сволочью, — взволнованно проговорил индеец.
Между ним и Калвином завязался долгий спор о мексиканцах. Индеец сказал, что все они гады. Калвин утверждал, будто ему приходилось встречать и хороших. Индеец привел в пример братьев Хермано, убивших одинокого старателя из-за пятидесяти центов; Калвин возразил ему длинной историей про человека по имени Томас Лопц, который поделился с незнакомцем последней кружкой воды, когда они оба заблудились в пустыне.
Тод попытался навести разговор на интересующую его тему.
— Мексиканцы умеют обходиться с женщинами, — заметил он.
— Больше с лошадьми, — сказал индеец. — Помню, раз на Брасосе я…
Тод попробовал еще раз:
— Они подрались из-за подруги Эрла — верно?
— Про это он не говорил, — сказал Калвин. — Он говорит — из-за денег, говорит, мексикашка обчистил его, когда он спал.
— Грязный, паршивый ворюга, — сказал индеец и плюнул.
— Говорит, он завязал с этой девкой, — продолжал Калвин. — Такая вот, дорогой, картина — как он рисует.
Тоду было достаточно.
— Пока, — сказал он.
— Рад был познакомиться, — сказал индеец.
— Будь здоров, не кашляй, — крикнул ему вслед Калвин.
Тод подумал, не ушла ли она с Мигелем. Но решил, что скорее
она вернулась на работу к миссис Дженинг. Так или иначе, ничего страшного с ней не случится. Ей ничто не может повредить. Она как пробка. Как бы ни бушевало море, она будет плясать на тех же волнах, которые топят стальные корабли и взламывают пирсы из армированного бетона. Он вообразил ее скачущей по бешеному морю. Вал громоздится за валом, обрушивая на нее тонны плотной воды, а она только весело отскакивает от них.
Придя в ресторан Муссо Франка, он заказал бифштекс и двойную порцию шотландского виски. Сначала подали виски, и он прихлебывал его, не сводя внутреннего ока с танцующей пробки.
Это была очень красивая пробка, позолоченная, с блестящим осколком зеркала, вставленным в макушку. Море под ней было прекрасно — зеленое в подошвах волн и серебристое на гребнях. Но, при все своей луногонной мощи, они могли лишь опутать ее на миг тонким кружевом пены. Наконец ее прибило к неведомому берегу, где дикарь с пальцами-сосисками и прыщавым задом подхватил ее и прижал к отвислому пузу. Тод узнал счастливца: то был один из клиентов миссис Дженинг.
Официант подал еду и застыл с согнутой спиной, ожидая его отзыва. Напрасно. Тод был слишком занят, чтобы разглядывать бифштекс.
— Устраивает, сэр? — спросил официант.
Тод отмахнулся от него, как отмахиваются от мухи. Официант исчез. Тод попробовал применить тот же жест к своим чувствам, но изводивший его зуд не проходил. Эх, если бы у него хватило смелости подкараулить ее как-нибудь ночью, оглоушить бутылкой и изнасиловать.
Он мог представить себе, как это будет — как он притаится ночью на пустыре и будет ждать ее. И птица — какая там поет по ночам в Калифорнии — будет выворачивать душу в оперных руладах и трелях, и прохладный ночной воздух будет пахнуть гвоздикой. Она подъедет, заглушит мотор, посмотрит вверх на звезды, так что груди встанут торчком, потом тряхнет головой и вздохнет. Она бросит ключ зажигания в сумочку, защелкнет ее и выйдет из машины. При первом же длинном шаге ее узкое платье задерется, обнажив мерцающую полоску бедра над черным чулком. Когда он тихо двинется к ней, она будет обдергивать платье, оглаживать его на боках.