– Фрида, – бросил Марголис на ходу секретарше, сидевшей за большим письменным столом в последней комнате, – пробы для мисс Доулинг, живо!
Он привел ее в свой кабинет, увешанный китайскими картинами. Посредине комнаты, в фокусе желтого пятна, исходящего от специальной мощной лампы, стоял большой готической резьбы стул, подальше, у стены – громадный, тоже резной, готический письменный стол.
– Садитесь, прошу вас… Марго, дорогая, как бы вам потолковее объяснить, какое большое удовольствие смотреть на лицо, не искаженное камерой! Прежде всего вы не должны чувствовать никакого напряжения, это точно… Не обращайте на камеру никакого внимания. Чисто кельтская свежесть в сочетании с беззаботной благородной Испанией… Сразу видно, что вы никогда еще прежде не стояли перед камерой… Простите меня…
Опустившись в массивное кресло, за столом, он поднял телефонную трубку. Время от времени в кабинет входила стенографистка, записывала то, что он диктовал ей тихим голосом. Марго все сидела, сидела, ожидая, когда же все это закончится… Кажется, этот несносный Марголис вообще забыл о ее присутствии. В комнате было тепло, даже душно, и у нее начали слипаться глаза. Ей стоило больших усилий бороться с охватывающей ее дремой, держать открытыми тяжелые веки. Вдруг Марголис, прыгнув от стола к ней, сказал:
– Ну, дорогая, пошли вниз…
Марго немного покрутилась перед камерами в какой-то комнате в подвале, где пахло штукатуркой. Потом Марголис повел ее на ланч в ресторан на территории студии, в котором было полно народу. Почти все поднимали головы от тарелок, чтобы посмотреть, что за девушку привел Марголис. За столом он интересовался ее жизнью на громадной сахарной плантации на Кубе, о первоначальном этапе жизни дебютантки в Нью-Йорке. Потом долго разглагольствовал о Карлсбаде, Баден-Бадене и Мариенбаде, о том, как южной Калифорнии все же удается покончить с ее смешной вульгарностью.
– У них здесь есть абсолютно все, что только пожелаете, все на свете.
После ланча они пошли в проекционную, чтобы посмотреть пробы. Там оказался и мистер Гэррис с сигарой в зубах. Все молча взирали на экран, на большое, то землистого цвета, то белоснежное лицо Марго, на ее широкую улыбку, повороты головы, тела, на то ее открытый, то закрытый рот, на вытаращенные глаза. От этой демонстрации Марго становилось не по себе, хотя до сих пор ей нравилось глядеть на свои фотографии. Но сейчас она никак не могла привыкнуть к этим крупным планам – какая она все же большая. Время от времени мистер Гэррис произносил что-то невразумительное, ворчал, и конец его сигары озарялся красной дужкой. Марго сразу полегчало, когда демонстрация проб завершилась, и они снова сидели в темноте проекционной. Включили, наконец, свет и все потянулись к выходу мимо киномеханика с красной физиономией, в жилетке, стоявшего в открытых дверях своей каморки с аппаратурой. Он внимательно посмотрел ей вслед, когда она прошла мимо него. Трудно сказать, понравилась она ему или нет.
На лестничной площадке Марголис с равнодушным, холодным видом протянул ей руку.
– До свиданья, моя самая дорогая Марго. Меня ждут сотни людей.
«Наверное, на этом все и закончится», – подумала про себя Марго. Но Марголис еще не закончил.
– Уладите все детали с Эрвином… В этом бизнесе я не понимаю ни бельмеса… Надеюсь, вы проведете сегодня день отлично…
Он повернул назад в проекционную, размахивая на ходу своей тяжелой тростью. Гэррис объяснил ей, что Марголис ее при необходимости вызовет, а тем временем они займутся составлением контракта. У нее есть свой агент? Если нет, он рекомендует связаться со своим другом, мистером Хардбейном, и он непременно позаботится о ее интересах.
В своем кабинете Гэррис занял место за столом напротив нее. Рядом с нею сидел мистер Хардбейн – с худым лицом, и с какой-то насмешливой манерой поведения. Через несколько минут она уже изучала свой контракт сроком на три года с жалованьем триста долларов в неделю.
– Ах, Боже мой, – вздохнула она, – боюсь, что я не выдержу такого продолжительного срока, ужасно устану от такой работы… Нельзя ли пригласить сюда миссис Мандевилл, мою компаньонку, чтобы все ей объяснить? Я ничего не понимаю в таких делах.
Она позвонила Эгнис, и пока та добиралась до студии, она беседовала с этими двумя джентльменами, в основном, о погоде.
Эгнис оказалась на высоте, ничего не скажешь. Она долго разглагольствовала о прежних деловых обязательствах, о важных сделках, о заботах о недвижимости, доказывала, что названная сумма явно не достойна такой актрисы, как Марго, и что ей придется отказаться от круиза по всему миру, и что если она и соглашается принять участие в съемках картины, то только ради того, чтобы сделать одолжение своему давнему другу мистеру Марголису. Конечно, мисс Доулинг привыкла во время работы идти на определенные жертвы, как и сама она, Эгнис, и поэтому готова трудиться не покладая рук, чтобы непременно добиться такого успеха, на который все рассчитывают. И она, несомненно, своего добьется, так как если веришь всем ничем не запятнанным сердцем в Бога, то Он никогда не оставит и всегда все сделает так, как должно быть. Потом она долго толковала о том, какой страшный грех неверие, и только около пяти часов вечера, когда контора закрывалась, они направлялись к своей машине. Эгнис несла в сумочке контракт сроком на три месяца и с жалованьем пятьсот долларов в неделю.
– Надеюсь, магазины еще не закрылись, – с облегчением сказала Марго. – Мне нужно купить что-нибудь из одежды.
Рядом с Тони на переднем сиденье устроился какой-то незнакомый им тип с серым жестким лицом, с белокурыми волосами, в дорожном костюме.
Марго с Эгнис уставились с заднего сиденья в его толстую шею.
– Отвези нас к магазину «Таскера и Хардинга» на Голливудском бульваре… магазин парижской моды! – приказала Эгнис Тони. – Ах, как чудесно! Ты сейчас накупишь себе кучу модной одежды, – прошептала она на ухо Марго.
Когда Тони высаживал незнакомца на углу Голливудского бульвара и Сансет, тот, чопорно, словно палка, поклонился и зашагал по широкому тротуару.
– Тони, сколько раз я говорила тебе, никогда не подсаживать незнакомых людей в мою машину… – начала было упрекать своего шофера Марго.
Они с Эгнис до того его извели по дороге домой, что он взбрыкнул, и заявил им, что все, баста, завтра он от них съезжает.
– Вы только и знаете, что эксплуатировать меня и мешать моей карьере. Между прочим, это был Макс Хирш, австрийский граф, знаменитый игрок в поло.
Тони, как выяснилось, не бросал слов на ветер – на следующий день он на самом деле уехал из дома.
Пять сотен баксов Марго с Эгнис хватило совсем ненадолго, деньги закончились гораздо раньше, чем они рассчитывали. Прежде всего их агент, Хардбейн, потребовал за свои услуги десять процентов от суммы, потом Эгнис настояла на депозитивном вкладе в банк пятидесяти баксов, чтобы выкупить драгоценности, заложенные Марго в Майами. Они переехали в новый дом в стижном районе Санта-Моники, а за это пришлось выложить кучу денег. Еще нужно было платить жалованье поварихе и горничной, к тому же теперь, когда Тони сбежал, им нужен был еще и шофер. А сколько стоила модная одежда, услуги рекламного агента, не считая всевозможных взносов в благотворительные фонды и различные подаяния на студии, от которых никак нельзя было отказаться. Эгнис была просто чудо. Она лично занималась всем на свете. Когда приходилось обсуждать дела, Марго обычно, поднеся пальцы к вискам и закрывая глаза, с минуту начинала стонать: