– Нужно организовать митинг протеста… об этом происшествии знают в руководстве партии?

– Да, конечно, они хотят провести митинг в Мэдисон-сквер-гарден. Товарищ Френч, это был просто золотой парень.

Мэри села за стол и стала записывать названия организаций, которые в первую очередь нужно уведомить об этом. Вдруг она, оторвав голову от бумаги, посмотрела прямо в глаза Руди.

– Знаешь, что мы должны сделать прежде всего?… Мы должны перевести наш комитет по оказанию помощи бастующим и безработным в Питтсбург. Нужно было сделать это давным-давно.

– Весьма рискованно.

– Все равно мы должны находиться в Питтсбурге, как бы там ни было, – твердо, спокойно повторила Мэри.

Снова зазвонил телефон.

– Это вас, товарищ Френч.

Как только трубка прикоснулась к ее уху, она тут же услыхала голос Ады. Та, как всегда, тараторила, тараторила… Сперва Мэри никак не могла разобрать, о чем это она.

– Мэри, дорогая, ты читала газеты?

– Нет, пока еще нет. Ты имеешь в виду убийство Эдди Спеллмана?

– Нет, дорогая… все просто ужасно. Помнишь, вчера мы были на вечеринке… помнишь Эвелин Джонсон… как все ужасно, просто чудовищно. Все таблоиды утверждают в один голос, что это самоубийство.

– Ада, ничего не могу понять.

– Мэри, но я же стараюсь тебе все объяснить… Я так расстроена, что не могу говорить… она была такой хорошей женщиной, такой талантливой, артистка в душе… Ну, когда горничная вошла к ней сегодня утром, то обнаружила ее мертвую в кровати. А мы там были всего двенадцать часов назад! Какой ужас! Некоторые газеты сообщают, что она умерла от большой дозы снотворного. Она, по-видимому, этого не хотела. Ах, если бы мы только знали заранее, можно было бы что-то предпринять. Помнишь, она говорила, что у нее сильно болит голова. Может быть, приедешь, я просто не могу сейчас выносить одиночества, я себя так плохо чувствую. Все просто ужасно!

– Ада, я не смогу приехать… В Пенсильвании произошло нечто очень серьезное. У меня полно работы. Нужно организовать митинг протеста. Пока, Ада.

Мэри положила трубку, нахмурилась.

– Послушай, Руди, если Ада Кон снова позвонит, скажи, что меня нет… У меня слишком много хлопот, и я не могу трепаться по телефону с истеричками, тем более в такой день, как этот.

Собрав со стола все бумаги, она надела шляпку и побежала на заседание комитета.

Бродяга

Молодой человек ждет у края полотна бетонного шоссе, в одной руке у него чемодан из искусственной кожи, другую он поднял, сжав в кулак и оттопырив большой палец

он слегка отклоняется назад, когда мимо со свистом проносится автомобиль, гремит, клацает грузовик; ветер от проносящихся мимо машин шевелит его волосы, бросает комья грязи в лицо.

Голова у него кружится, от голода подвело живот

он содрал кожу на пятке, там, где в носке протерлась дыра, и ноги его ноют в разбитых башмаках, рукой он старательно отряхивает потертый костюм, штаны его так помяты, несомненно, он спал в одежде, не раздеваясь; ему никак не отделаться от прогорклого запаха отчаявшихся, худых, кожа да кости, людей в пересыльном лагере, от вони карболки в тюрьме; на своих щеках с выпирающими скулами он чувствует сверлящие надоедливые взгляды копов и депутатов, стражей порядка на железной дороге (они регулярно жрут три раза в день, они носят хорошую одежду, застегнутую на все пуговицы, они спят с женами, у них есть дети, с которыми можно поиграть после сытного ужина, они работают на больших людей, которые купили их с потрохами, они колесом выпирают грудь, чувствуя, что у них за спиной – власть). Ну-ка, убирайся отсюда к черту, чтобы духа твоего здесь не было! Знай свое место, мы тебе зададим, мало не покажется! Думаешь, ты крутой? Думаешь, сдюжишь?

Удар в челюсть, черная дубинка с треском опускается на голову, на запястьях железная хватка, руки вывернуты за спину, большим коленом с размаху – в пах, долгий уход из города из-за стертых ног, безнадежное ожидание на обочине шоссе перед проносящейся со свистом чередой автомобилей, вонь от этилированного бензина смешивается с неподвижным, настоянном на траве запахом земли.

Черные от нужды глаза выискивают глаза шоферов, кто подвезет сотню миль по дороге.

Над головой в голубом небе гудит самолет. Его глаза следят за серебристым «Дугласом», который, вспыхнув на солнце, медленно и плавно пропадает из вида в необъятной голубизне.

(Трансконтинентальные пассажиры уютно устроились в мягких креслах, большие люди с банковскими счетами, у них хорошо оплачиваемая работа, их встречают у подъезда привратники, миловидные телефонистки приветствуют их, говорят «доброе утро!». Вчера вечером после вкусного обильного обеда, выпивки с друзьями они вылетели из Ньюарка. Рев двигателей на взлете, лайнер по дуге набирает высоту в чернильном тумане. Огни аэродрома остаются позади. Целый час видно только одно серебристое крыло, утыкающееся в большую одинокую луну, несущуюся торопливо на запад среди белой пены облаков. Сигнальные огни мерцают, выстроившись в линию по всему Огайо.

Над Кливлендом самолет опускается по гладкой спирали, на озере виден кружок огней по берегам. Опять натужный рев двигателей, набор высоты; все, провалившись в мягкие кресла, дремлют, а самолет несется через эту тихую лунную ночь.

Блеснула Большая Медведица. Снова спиральный нырок из холодной неподвижности в жаркий воздух, пропитанный внизу пылью и вонью выгоревших прерий.

За Миссисипи рассвет пробивается через сумерки над большими равнинами. На горах Айовы озерки тумана белеют, фермы, заборы, силосные башни, сталь поблескивающей реки. Мигающие очи сигнальных огней при дневном свете краснеют. Голубые потоки на размытых и выветренных холмах, как вены.

Омаха. Большие кумулятивные облака, медные, серебристо-белые, как сбитые сливки, несут в себе коричневые полоски дождя, который прольется над раскаленными солнцем равнинами. Красно-желтые неудобья, крошечные стайки рогатого скота. Шайенн. Холодный воздух пахнет сладкой травкой.

Тугие связки облаков плывут на запад и там разрываются на клочки над соломенными холмами. Скалистые горы цвета индиго с острыми выступами, отвесными обрывами. Самолет, оседлав громадное, постоянно рассыпающееся облако, скользит как на санях над зелеными и пунцовыми до солнечной рези склонами водной поверхности Соленого озера.

Трансконтинентальный пассажир думает о контрактах, прибылях, путешествиях во время отпусков, об этом могучем континенте, протянувшемся от Атлантического до Тихого океана, о власти, о шелесте долларовых бумажек; перенаселенные города, безлюдные горы, индейская тропа, ведущая к гужевой дороге, асфальтированное платное шоссе, авиатрасса; поезда, самолеты: история ускорения ценой в миллиарды долларов;

в болтанке над пустынями, протянувшимися до Лас-Вегаса,

ему становится плохо, он оставляет в картонном пакетике съеденные накануне в Нью-Йорке бифштекс с грибами, в кармане бренчит мелочь, в бумажнике зеленые и чеки, чеки с подписью банка, а в Лос-Анджелесе полно хороших ресторанов.