Как-то субботним вечером она стояла под моросящим дождем у забора в темноте и смотрела в освещенное окно. Она слышала возбужденные голоса Папочки и Джо. Ей не слышно было, о чем они спорили. Потом наконец раздался чмокающий звук ударов и приглушенный всхлип Джо. Ей тогда было одиннадцать лет. Что-то в ней словно оборвалось. Она опрометью влетела на кухню с влажными от дождя волосами. «Мамочка, он убьет Джо. Удержи его». Мать подняла увядшее, беспомощное, поникшее лицо от сковородки, которую она чистила:
– Но что же я могу сделать?
Тогда Джейни взбежала наверх и принялась колотить кулаками в дверь ванной. «Перестань, перестань!» – визжала она не своим голосом. Она смертельно боялась, но ею владело чувство, пересилившее страх. Дверь отворилась; вид у Джо был пристыженный; лицо у Папочки налилось кровью, и ремень повис у него в руке.
– Бей меня… это я скверная… я не дам тебе бить Джо.
Она вдруг оробела. Не знала, что ей делать, слезы выступили у нее на глазах.
Голос Папочки прозвучал неожиданно мягко:
– Иди и ложись сейчас же спать, без ужина, и помни, Джейни, с тебя своих забот хватит.
Она побежала к себе наверх и, еще вся дрожа, улеглась в кровать. А вдруг она умрет? Ей хотелось бы умереть. Она уже совсем засыпала, когда ее вдруг разбудил голос Джо.
Он стоял в дверях в одной ночной рубашке.
– Слушай, Джейни, – прошептал он, – ты этого больше никогда не делай, понимаешь. Видишь ли, я сам могу за себя постоять. Девчонке нечего совать нос в мужские дела, понимаешь. Когда я начну работать и у меня будут деньги, я себе куплю пистолет, и, если Папочка попробует меня тронуть, я его застрелю.
Джейни засопела, готовясь заплакать.
– Ну нечего нюни разводить. Подумаешь, есть из-за чего.
Она слышала, как он на цыпочках спускался босиком по лестнице. Она лежала, натянув на себя простыню, чувствуя себя одинокой и до слез пристыженной, ей хотелось обнять и Джо и Папочку, и в то же время она ненавидела их.
В школе она выбрала курс коммерческих наук и училась стенографии и машинописи. Некрасивая, узколицая, рыжеватая девочка, тихая и спокойная, она была любимицей учителей. Пальцы у нее были проворные, и ей легко давалась и машинка, и стенография. Она любила читать и обычно брала в библиотеке такие книги, как: «Дно кубка», «Битва сильных», «Победа Барбары Уорс» [78] .
Мать постоянно твердила ей, что таким неумеренным чтением она испортит себе глаза. Читая, она любила воображать себя героиней, Джо был слабохарактерным братом, который погряз в пороке, но все же в глубине души джентльменом, способным на самопожертвование, как Сидни Картон в «Повести о двух городах» [79] , а главным героем был, конечно, Алек.
В ее глазах не было в Джорджтауне мальчика красивее Алека и сильнее его. Ей нравились его короткие черные волосы, нежная белая кожа, кое-где тронутая веснушками, широкие плечи и твердая походка. А после него самым красивым и сильным и, уж конечно, первым игроком в бейсбол был Джо. Все говорили, что ему, такому замечательному игроку в бейсбол, непременно надо кончить школу, но к концу первого же года Папочка заявил, что у него на руках три дочери и что Джо надо искать работу, и тот поступил рассыльным в телеграфную компанию «Уэстерн юнион». Джейни очень гордилась его формой, пока девочки в школе не начали драз нить ее. Родные Алека обещали, что дадут ему возможность окончить колледж, если он будет хорошо учиться в школе, и Алек приналег. Он не в пример большинству товарищей Джо не был груб, не говорил гадостей. С Джейни он всегда был очень мил, но она никогда не замечала, чтобы ему хотелось остаться с ней наедине. А она отлично сознавала, что по уши влюблена в Алека.
Лучшим днем ее жизни было то знойное летнее воскресенье, когда они все вместе отправились в лодке вверх к Большой стремнине. Она собрала завтрак еще с вечера. Утром она добавила к нему кусок мяса, который нашла в холодильнике. В конце улиц, застроенных кирпичными домами и окаймленных по-летнему пышными деревьями, еще висела голубоватая дымка, когда в седьмом часу они с Джо, пока еще все спали, тихонько выбрались из дому.
Они встретились с Алеком на углу перед депо. Он поджидал их, крепко упершись в землю широко расставленными ногами и держа в руке сковородку.
Бегом они догнали трамвай, как раз отходивший к мосту у Кабин-Джонс. Кроме них, в вагоне никого, словно он был их собственный. Трамвай гудел по рельсам мимо выбеленных хижин и негритянских лачуг вдоль канала, огибал холмы, где по склонам колыхался рослый шестифутовый маис, словно шагающая шеренга солдат. Солнечный зной ложился бело-голубым глянцем на колеблемые ветром поникшие листья и метелки маиса; солнечный зной и жужжание и стрекот мух и кузнечиков горячей дымкой подымались к бледному небу, окутывая дребезжащий, тряский трамвай. Они ели сладкие яблоки, которые Джо купил у негритянки на одной из остановок, гонялись друг за дружкой по всему вагону, плюхались вповалку в угловые сиденья и так надрывались от хохота, что совсем ослабели. Потом трамвай пошел лесом, и сквозь деревья им видны были подпорки американских гор в парке Глен-Эхо, и наконец, вволю навозившись, они выпрыгнули из вагона у Кабин-Джонс.
Они побежали к мосту поглядеть на реку, коричневую и темную под густыми зарослями берегов в это ослепительно белое утро, потом нашли лодку, которую один из товарищей Алека держал в домике у самого канала, купили бутылку крем-соды, морса, пива, несколько пакетиков маковок и стручков и отчалили. Алек и Джо гребли, а Джейни, подложив под голову свитер, удобно устроилась на дне. Алек греб на носу. Было нестерпимо жарко. Пропотевшая рубашка прилипала к ложбинке на его крепкой спине, напрягавшейся при каждом взмахе весла. Вскоре мальчики сняли верхнее платье и остались в одних купальных костюмах. При виде спины Алека и вздувающихся мускулов на его руках у Джейни сжималось горло, и она была счастлива и чего-то боялась. В своем белом ситцевом платье она полулежала на корме, опустив руку в заросшую буро-зеленую воду. Они останавливались, рвали кувшинки и цветы стрельчатника, искристо-белые, как лед, и от илистых стеблей кувшинок пахло сыростью. Крем-сода нагрелась, и они выпили ее теплой и возились по всей лодке, и Алек плеснул веслом и забрызгал Джейни все платье грязно-зелеными пятнами, и Джейни это ни капельки не заботило, и они выбрали Джо шкипером, и он разошелся и сказал, что поступит во флот, и Алек сказал, что будет инженером, построит моторную лодку и возьмет их всех путешествовать, и Джейни была счастлива, что они говорили о ней, словно она была мальчиком. Ниже стремнины, у шлюзов, пришлось порядочный кусок тащить байдарку волоком до реки. Джейни несла провизию, весла и сковородку, пока мальчики потели и чертыхались, возясь с байдаркой. Потом они переправились через реку и развели костер в ложбинке среди больших серых, обомшелых валунов. Джо жарил мясо, а Джейни развернула сандвичи и печенье собственного изготовления и приглядывала за картофелем, зарытым в золе. Они поджарили початки маиса, которые сшибли, проплывая мимо поля по каналу. Все было прекрасно, только вот масла захватили маловато. По том они грызли печенье и пили пиво, мирно беседуя вокруг дотлевавшего костра. Алек с Джо достали трубки, и она чувствовала себя превосходно, сидя тут на Больщой стремнине Потомака в обществе двух мужчин, куривших трубки.