Она пропустила его в дверь впереди себя. Пройдя переднюю, они вошли в большую высокую комнату, в которой находились большой рояль и несколько стульев с высокими спинками, а перед итальянским окном – стол черного дерева с разбросанными в беспорядке книгами. Две высоких девушки в муслиновых платьях стояли у рояля.
– Это мои кузины… Вот он, наконец, месье Эндрюс! Моя кузина Берта и кузина Жанна! Теперь вы должны сыграть – нам до смерти надоело все то, что мы знаем сами.
– Хорошо… Но мне нужно о многом поговорить с вами потом, – сказал Эндрюс тихо.
Женевьева кивнула головой, показывая, что поняла.
– Почему бы вам не сыграть нам «Царицу Савскую», Жан?
– О, сыграйте, пожалуйста! – прощебетали девицы.
– Если вы не будете иметь ничего против, я лучше сыграю вам Баха.
– Здесь масса Баха, в этом ящике в углу! – воскликнула Женевьева. – Это смешно – все в этом доме поглощены музыкой.
Они вместе склонились над ящиком. Эндрюс чувствовал прикосновение ее волос к своей щеке, а запах их Щекотал ему ноздри. Кузины оставались у рояля.
– Я должен поскорее поговорить с вами наедине, – прошептал Эндрюс.
– Хорошо, – сказала она и покраснела, нагнувшись над ящиком.
Сверху нот лежал револьвер.
– Осторожнее, он заряжен, – сказала она, когда он взял его в руку.
Он вопросительно посмотрел на нее.
– У меня есть еще второй в комнате. Видите ли, мы с мамой часто остаемся здесь одни, а тогда хорошо иметь огнестрельное оружие. Как вы думаете?
– Я не вижу Баха, – пробормотал Эндрюс.
– Вот Бах.
– Хорошо… Послушайте, Женевьева, – решился он вдруг, – одолжите мне этот револьвер на несколько дней. Я потом скажу вам, зачем он мне понадобился.
– Конечно, но будьте осторожны, он заряжен, – проговорила она, направляясь к роялю с двумя тетрадями нот.
Эндрюс закрыл ящик и последовал за ней; он почувствовал внезапный прилив веселости и открыл тетрадь наугад.
– «Другу, чтобы отговорить его от путешествия», – прочитал он. – О, это мне знакомо.
Он начал играть, придавая бурную силу звукам. Во время пассажей, исполняемых pianissimo, он слышал, как одна кузина прошептала другой:
– Он очень интересный.
– Но суровый, правда? Вроде революционера, – ответила вторая кузина, хихикая.
Вдруг он заметил, что мадам Род улыбается, глядя на него. Он встал.
– Пожалуйста, не беспокойтесь, – сказала она.
В комнату вошли два господина: один в белых фланелевых брюках и в башмаках для тенниса, а другой весь в черном, с остроконечной седой бородкой и веселыми серыми глазами. Они вошли в сопровождении дородной женщины, в шляпе с вуалью, с длинными бумажными белыми перчатками на руках. Его представили. Настроение Эндрюса стало падать. Ведь все эти люди делали более прочной преграду между ним и Женевьевой. Когда бы он ни взглянул на нее, перед ней всегда стоял в почтительной позе какой-нибудь хорошо одетый гость и говорил. В течение всего завтрака его не оставляло сумасшедшее желание вскочить на ноги и закричать: «Взгляните на меня – я дезертир! Я попал под колеса вашего строя! Если вашему строю не удалось раздавить меня, то тем легче ему будет раздавить других!» Шел разговор о демобилизации, о его музыке, о Schola Cantorum. Он чувствовал, что его «показывают» гостям. «Но они не знают, кого показывают», – говорил он самому себе с каким-то горьким злорадством.
После завтрака все перешли в виноградник; туда принесли кофе. Эндрюс сидел молча и не прислушивался к разговору, который вертелся вокруг мебели в стиле ампир и новых налогов; он смотрел вверх, на широкие, облитые солнцем виноградные листья и вспоминал игру света и тени вокруг головы Женевьевы, когда они накануне были в винограднике одни и волосы ее были красны, как пламя. Сегодня она сидела в тени, и волосы были тусклы, как ржавчина. Время тянулось страшно медленно.
Наконец Женевьева встала.
– Вы еще не видели моей лодки, – сказала она Эндрюсу. – Пойдемте покатаемся. Я буду грести.
Эндрюс с радостью вскочил с места.
– Смотрите, чтобы она была осторожной, месье Эндрюс! Она страшно неосторожна, – сказала госпожа Род.
– Вы были сегодня смертельно скучны, – сказала Женевьева, когда они вышли на дорогу.
– Нет, но мне кажется, что все эти люди возводят новые преграды между мной и вами. Видит Бог, что их и так достаточно!
Она пристально посмотрела ему в глаза, но ничего не сказала. Они медленно шли по песчаному берегу реки, пока не дошли до старой плоскодонной лодки, привязанной в камышах.
– Она может потонуть… Вы умеете плавать? – спросила девушка со смехом.
Эндрюс улыбнулся и сказал принужденным тоном:
– Я умею плавать. Благодаря этому умению я ушел из армии.
– Что вы хотите сказать?
– Когда я дезертировал.
– Когда вы дезертировали?
Женевьева наклонилась, чтобы спустить лодку. Они протащили ее по берегу, причем почти коснулись головами друг друга, а потом столкнули ее наполовину на воду.
– А если вас поймают?
– Могут расстрелять, я не знаю. Так как война кончена, возможно, что ограничатся пожизненным заключением или по меньшей мере упекут на двадцать лет.
– И вы можете так спокойно говорить об этом?
– Эта мысль для меня не нова.
– Что побудило вас это сделать?
– Я не хотел больше подчиняться каторге.
Женевьева вошла в лодку и взялась за весла.
– Теперь оттолкните ее и не упадите сами! – крикнула она.
Лодка соскользнула в воду. Женевьева начала медленно ритмически взмахивать веслами. Эндрюс глядел на нее, не говоря ни слова.
– Когда вы устанете, я буду грести, – сказал он спустя некоторое время.
Позади них деревня, с белыми и желтыми пятнами домов с бурыми и бледно-красными оштукатуренными стенами и крутыми черепичными крышами, поднималась неправильной пирамидой до самой церкви. Сквозь широкие остроконечные арки колокольни они могли видеть на фоне неба висевшие колокола. Внизу, в реке, отражался весь город, и когда ветер рябил воду, голубовато-стальная полоса затемняла отражение.
Весла ритмически скрипели.
– Помните: когда вы устанете… – снова сказал Эндрюс после продолжительной паузы.
Женевьева сказала сквозь зубы:
– Разумеется, у вас нет патриотизма.
– Так, как вы его понимаете, – нет.
Они обогнули конец песчаной отмели, где течение было сильно. Эндрюс положил руку на весла позади ее рук и стал грести вместе с ней. Нос лодки врезался в камыши, росшие под ивами.