Котелки забренчали и заблестели в косящих лучах солнца. Солдаты промаршировали в столовую и, вернувшись обратно, снова выстроились с ранцами за спиной и стали ждать.
Все начали понемногу уставать и брюзжали. Фюзелли думал о том, где теперь его старые друзья из другой роты. Славные ребята, Крис и тот ученый малый, Эндрюс. Жаль, что не пришлось отправиться вместе.
Солнце поднималось все выше. Люди один за другим заползали в бараки и ложились на голые койки.
– Кто хочет пари, что мы еще неделю проторчим здесь? – спросил кто-то.
В полдень они снова выстроились, чтобы идти к котлу, и угрюмо, торопливо проглотили обед. Когда Фюзелли выходил из столовой, выбивая двумя грязными ногтями зорю на своем котелке, капрал обратился к нему тихим голосом:
– Вымойте-ка хорошенько свой котелок, братец! У нас, может быть, будет осмотр ранцев. – Капрал был худой, желтолицый человек. Лицо его, несмотря на молодость, было все в морщинах, а рот, изогнутый в дугу, открывался и закрывался, как те рты, которые дети вырезают из бумаги.
– Слушаюсь, капрал! – весело ответил Фюзелли; ему хотелось произвести хорошее впечатление. «Скоро ребята станут и мне говорить «слушаюсь, капрал!», – подумал он. В голове его мелькала мысль, которую он напрасно старался отогнать. У капрала болезненный вид, он недолго протянет за океаном. И Фюзелли представлял себе, как Мэб пишет на конверте: «капралу Дэну Фюзелли».
К концу дня вдруг появился офицер; лицо его горело от волнения, а защитная шинель торчала еще больше, чем обыкновенно.
– Ну, сержант, выстройте своих молодцов, – сказал он задыхающимся голосом.
Вдоль всей улицы строились роты. Они выступали одна за другой колоннами по четыре человека в ряд с ранцами на плечах. День уже окрашивался янтарем заката. Протрубили зорю. Мозг Фюзелли вдруг деятельно заработал. Звуки трубы и оркестра, игравшего национальный гимн, просеивались в его сознании сквозь грезы о том, что ждет его там. Он видел себя в каком-то месте, где толпились старики и женщины в крестьянских костюмах. Люди в остроконечных касках, похожие на пожарных, беспрерывно стреляли, напоминая ку-клукс-клановцев в кинематографе. Они соскакивали с лошадей, поджигали здания и накалывали младенцев на свои длинные штыки со странными чуждыми движениями. Это были гунны. Тут же развевались по ветру знамена и гремели звуки оркестра, игравшего «Янки подходят». Все это потонуло в кинематографической картине, на которой одетые в хаки полки быстро маршировали по экрану. Воспоминание о радостных криках, всегда сопровождавших ее, затмило картину.
– Воображаю, какую трескотню поднимают, однако, эти гунны, – прибавил он в виде заключения.
– Смирно! Вперед, марш!
Длинная улица лагеря наполнилась топотом ног. Солдаты двинулись. Когда они проходили через ворота, Фюзелли заметил Криса, который стоял, обнявшись с Эндрюсом. Оба они махали руками, скалили зубы и выпячивали грудь. Все-таки это были только новички. А он отправлялся за океан.
Тяжесть ранца оттягивала ему плечи и делала ноги тяжелыми, точно они были налиты свинцом. Пот скатывался из-под походной фуражки с его низко остриженной головы, заливал глаза и стекал по обеим сторонам носа. Сквозь топот ног до него смутно доносились с тротуара восторженные крики. Затылки и покачивающиеся ранцы перед ним все уменьшались ряд за рядом вверх по улице. Над ними из окон свешивались флаги, лениво колебавшиеся в сумерках. Но тяжесть ранца заставила его нагнуть голову и вытянуть ее вперед. Подошвы сапог, обернутые обмотками икры и нижний ремень ранца на человеке, шедшем перед ним, – вот все, что он мог видеть. Ранец был так тяжел, что мог, казалось, заставить его провалиться сквозь асфальт мостовой. А вокруг раздавалось лишь легкое звяканье амуниции и топот ног. Фюзелли обливался потом и смутно чувствовал испарения, поднимавшиеся от рядов напрягающихся вокруг него тел. Но постепенно он забыл обо всем, кроме ранца, давившего на плечи и оттягивавшего вниз бедра, колени и ноги, и однообразного ритма собственных ног, отбивавших шаг по мостовой, и других беспрерывно скрипевших ног – впереди него, позади него, около него. Кр… кр… кр…
Поезд был пропитан запахом новой амуниции, на которой высох пот, и дымом дешевых папирос. Фюзелли проснулся точно от толчка. Он спал, положив голову на плечо Билли Грея. Был уже полный день. Поезд медленно трясся по пересекающимся путям в каком-то унылом предместье, среди длинных закопченных товарных складов и бесконечных цепей товарных вагонов, за которыми мелькали коричневые болота и грифельно-серые полосы воды.
– Господи! Никак это Атлантический океан! – воскликнул взволнованно Фюзелли.
– В первый раз видишь, что ли? Это река Перс, – презрительно сказал Билли Грей.
– Откуда же я мог видеть! Я из Калифорнии!
Они высунули вместе головы из окна, так что щеки их соприкасались.
– Черт возьми, да тут есть девочки, – сказал Билли Грей.
Поезд дернул и остановился. Две неряшливые рыжеволосые девицы стояли около полотна, махая руками.
– Поцелуйте нас! – закричал Билли Грей.
– С удовольствием, – ответила одна из девушек. – Для таких молодцов нам ничего не жаль.
Она поднялась на цыпочки, а Грей высунулся из окна и с трудом ухитрился коснуться губами лба девушки.
Фюзелли почувствовал, как волна желания охватила его.
– Подержи-ка меня за пояс, я поцелую ее как следует!
Он высунулся далеко вперед и, обхватив руками розовые ситцевые плечи девушки, поднял ее над землей и стал яростно целовать в губы.
– Пустите, пустите! – кричала девушка.
Люди, высунувшиеся из окон вагонов, гоготали и кричали.
Фюзелли поцеловал ее еще раз и опустил на землю.
– Уж слишком много вы себе позволяете, черт возьми! – сердито сказала девушка.
Солдат в одном из окон заорал:
– Маме скажу!
Все расхохотались.
Поезд тронулся. Фюзелли гордо оглянулся кругом. На минуту перед ним встал образ Мэб, протягивающей ему пятифунтовую коробку леденцов.
– Никакого тут нет греха, так, баловство одно. Пустяк! – произнес он вслух.
– Нам бы только до Франции добраться! Уж там-то мы пофигуряем с мадимерзелями! А что, приятель? – сказал Билли Грей, шлепая Фюзелли по колену.
Красотка Кэтти,
Ки-ки-ки-Кэтти,
Ты всех других девиц ми-ми-милей!
Когда лу-лу-луна
Взойдет над хлевом,
Я буду ждать тебя у ку-ку-кухонных дверей.
Когда грохот колес на рельсах участился, все запели хором. Фюзелли с самодовольным видом оглянулся на товарищей, растянувшихся на своих узлах и шинелях в дымном вагоне.
– Важная штука быть солдатом, – сказал он Билли Грею. – Что в голову взбрело, то и валяй, черт возьми!
– Это, – сказал капрал, когда рота гуськом вошла в барак, в точности похожий на тот, который они оставили два дня назад, – это лагерь для посадки на суда. Но я хотел бы, черт побери, знать, на что нас будут сажать? – Он скривил свое лицо в улыбку, а затем с мрачным выражением скомандовал: – За едой!