Позже оба они, лежа навзничь, мирно беседовали.
– Опять я не даю тебе поспать, – сказала наконец Нелида.
– Нет-нет, ты здесь ни при чем, – возразил Видаль. – Это голод. Я уже два дня ничего не ел.
– Что бы тебе сготовить?
– У меня почти ничего нет.
– Сейчас оденусь и пойду поищу что-нибудь у Антонии.
– Нет, не уходи. У нас есть хлеб, заварка, сухие фрукты, а может, найдется и плитка шоколада. Только плитка шоколада – это для Исидорито, и, если мы ее съедим, он рассердится. У него, знаешь, бывают приступы слабости.
Нелида рассмеялась:
– A y нас-то какая слабость!
Она включила свет, встала. Видаль, лежа в постели, указывал ей, где что находится, и смотрел, как она, голая, ходит по комнате.
– Я поставлю греть свежую воду, – заявила девушка, выливая остатки воды из чайника. – А знаешь, что мне приснилось? Будто мы с тобой отправились на охоту, ты, я и твоя собака Сторож.
– Это просто невероятно! Мне тоже снилось, что я охотился на каких-то жутких птиц.
Она с удовольствием признала, что это невероятно.
– А мне о тебе говорили, – сообщила Нелида. – Одна женщина, с которой я вчера познакомилась в доме тети Паулы. Моя тезка.
– Неужели это та Нелида, которая раньше жила в этом доме?
Да, наверняка то была она.
– А ты ее не забываешь, – заметила Нелида.
– Кармен живет с нею? – спросил Видаль, возможно, чтобы не подать виду, будто он интересуется прежней своей любовью.
– Что за вопрос, че! Девочка-то еще не замужем. После минутного замешательства Видаль понял,
что ему говорят о дочке Нелиды, но не признался, что он-то спросил о матери. И опять у него едва не вырвалось: «Что же теперь будет с твоим женихом?» Но он сдержался – как бы не попасть впросак…
– От такого пиршества мы силы не восстановим, – заметила Нелида.
Они ели и смеялись. «Не разбудим ли мы Исидори-то? – подумал Видаль. – Как бы он не застал Нелиду в моей комнате!» Но тут же успокоил себя: «Если не ошибаюсь, ей это безразлично. Она права. Главное – запомнить эту ночь. Лучшую ночь в моей жизни». Сразу же ему стало неприятно, что он смотрит как на воспоминание на то, что сейчас переживает, – словно это уже прошлое. Столь же неприятна была другая мысль: этим он отделяет себя от Нелиды. И еще ему подумалось: «В последнее время у меня появилась дурная привычка спрашивать себя, не в последний ли раз происходит со мной то, что происходит. Своим унынием я будто нарочно все себе отравляю».
– Почему бы тебе не перейти жить ко мне? – спросила Нелида.
Сперва он эту идею отверг просто потому, что она была для него неожиданной; затем, слегка удивленный, нашел ее приемлемой и в конце концов счел необходимым уточнить, что на новом месте он будет 114
нести расходы по хозяйству (тем он дал выход своему самолюбию, не выясняя сумму расходов и не подсчитав, какими деньгами он располагает). Девушка слушала его не очень внимательно, даже с плохо скрываемым нетерпением. Видаль, слегка задетый, спросил себя: «Может быть, я кажусь ей старомодным?» Не понимая, в чем его оплошность, он снова предпочел промолчать. И тут на него что-то нашло – он вдруг задал столько раз подавляемый вопрос:
– А как твой жених?
«Ну конечно, – подумал он, – это еще одна ошибка того же типа, в них сказывается неодолимая дистанция между поколениями».
– Для тебя это очень важно? – осведомилась Нелида.
– Очень, – храбро ответил он.
– Вот и прекрасно. Я боялась, что для тебя это неважно. Не беспокойся, я ему скажу, что все кончено. Я выбрала тебя.
Размышляя об этом заявлении, столь ценном и лестном для него – в этот день ему было дано все, чего может пожелать влюбленный, и дела и слова, – он повел Нелиду к постели, как вдруг раздался громкий стук в дверь.
Видаль накинул старый коричневый плащ и пошел посмотреть, кто стучит.
– На чердак, братец, на чердак! – возбужденно крикнул ему Фабер, просовывая седую голову в дверь, которую Видаль держал полуоткрытой.
– Что случилось? – спросил Видаль, становясь против щели, чтобы Фабер не увидел Нелиду.
– Вы не слышали выстрелы? Прямо как в кино. Да, дон Исидро, о вас не скажешь, что вы чутко спите. Что до меня, то я хотя и глохну, а во сне слышу ого-го-го как!
Он двинулся, чтобы войти, словно что-то подозревал или же заметил Нелиду. Видаль, придерживая рукой приоткрытую створку двери, прислонился всем телом к другой створке.
– И не подумаю идти на чердак! – заявил он.
Фабер снова принялся объяснять:
– Они увидели, что дверь заперта – управляющий теперь вешает на нее висячий замок, – и хотели пробить ее пулями. Хорошо еще, появился патрульный, знаете, их посылают напоказ, чтобы люди думали, будто порядок обеспечен. Но они посулили, что возвратятся, дон Исидро, если мне не верите, спросите у других. Все слышали это.
– Я вам говорю, я остаюсь в своей квартире. Во-первых, я не считаю себя стариком.
– Это ваше право, сеньор, – согласился Фабер, – но осторожность никогда не помешает.
– И потом, я их не боюсь. Чего стану я бояться этих ребят из нашего района, жалких недотеп, на которых досыта насмотрелся с самого их детства? И парни эти тоже меня знают, и им прекрасно известно, что я не старик. Даю вам слово, они сами это мне сказали.
– Те, что посулили возвратиться, они не из нашего района. Они из Клуба муниципальных служащих и прочесывают все улицы города, охотятся за стариками, выискивают тех, кто прячется по домам, потом сажают в клетку и возят по улицам – наверно, чтобы выставить их на поругание.
– А потом что с ними делают? – спросила Нелида. Она стояла позади Видаля, который подумал: «Наверно, Фабер видит ее голые плечи».
– Одни говорят, сеньорита, будто их убивают в газовой камере для бешеных собак. Нашего галисийца управляющего один его земляк уверял, что, подъехав к улице Сан-Педрито, открывают клетки и гонят стариков хлыстами прямехонько к кладбищу во Флоресе.
– Закрой дверь! – приказала Нелида Видалю. Видаль закрыл и сказал:
– Он с ума сошел. Не пойду я на чердак со стариками.
– Послушай меня, – посоветовала Нелида, – на твоем месте я бы на эту ночь все же спряталась, а утром при первой возможности ушла бы отсюда.
– Мне уйти? Куда?
– На улицу Гватемала. Ты же переселяешься ко мне, разве мы не договорились? Постарайся не привлекать внимания, а потом пусть они попробуют тебя найти, если они такие ушлые.