Доктор не обернулся, только слабо кивнул в ответ.
* * *
Габи бормотала, вздыхала и всхлипывала во сне. Резко перевернувшись на бок, натянула на себя одеяло, оставила Осю неукрытым. Он бесшумно соскользнул с кровати, накинул халат, вышел на балкон.
Светало. Над Монбланом висел месяц, белый и прозрачный, как лоскуток облака. Слышался медленный плеск воды. У причала яхты покачивали мачтами. Ося пытался сфокусировать взгляд на одной из них. Считается, что эффект маятника действует успокаивающе. Не помогло. Он взял сигарету, чиркнул спичкой. От первой затяжки закружилась голова. Вечером, когда они гуляли по набережной, он предложил Габи удрать в Австралию. Она ответила: лучше уж сразу на Луну.
Габи спала тревожно. Он вообще не мог уснуть в эту их последнюю ночь. Завтра она возвращалась в Берлин, к мужу. Он оставался тут еще на сутки. Времени достаточно, чтобы напечатать отчет для «Сестры». Пока Габи была с ним, он за машинку не садился, и хотя они постоянно говорили о войне, об урановой бомбе, все это потускнело, стало казаться далеким и нестрашным.
Ося ясно представил, как они могли бы жить вместе. Раньше он не позволял себе думать о семейной жизни с Габи. А теперь вдруг накатило.
«Я люблю ее слишком сильно. Даже за несколько дней мы срастаемся в единый организм. Что было бы через месяц, через год? Спать в одной постели, есть за одним столом… Привычка к счастью – непозволительная роскошь. Страх потери меня сожрет, а потеря и вовсе прикончит. Прожив с Габи какое-то время, я уже не смогу без нее».
Позади послышался шорох. Габи встала рядом, затянула пояс халата, зевнула. Растрепанные волосы шевелил ветер.
– Хватит тут курить, я без тебя замерзла.
– Иди спать.
– Эй, ты чего такой мрачный? – Она легонько пихнула его локтем в бок.
– Догадайся с трех раз.
– А, понятно, я стащила с тебя одеяло, не оставила ни кусочка. Извини, больше не буду. – Она взяла из его пальцев тлеющий окурок, затушила в пепельнице. – Пойдем, холодно.
Ося заметил, что она босая, скинул войлочные гостиничные шлепанцы.
– Надень, простудишься.
– А ты?
– Сейчас принесу другую пару.
Но он не двинулся с места, обнял ее.
– У нас еще почти девять часов, – прошептала Габи, прикасаясь губами к его уху.
– Успеем добраться до Австралии, в гриме и с фальшивыми паспортами, – пробормотал он прежде, чем закрыть ей рот поцелуем.
– Верхом на кенгуру. – После поцелуя Габи потерлась щекой об его плечо. – Дурак, почему ты не предложил это два года назад, когда я еще не была замужем?
Он не ответил, сильней прижал ее к себе. Несколько минут стояли молча. Наконец Габи сердито произнесла:
– Если бы не твоя идиотская финская выходка, я бы ни за что не приехала. Я вообще-то с тобой порвала.
– Да, я заметил.
– Учти, опять полезешь под пули – больше никогда меня не увидишь. Второй раз точно не прощу.
– Раньше ты так не вертелась во сне.
– Ты просто давно не спал со мной, забыл.
Вдали послышался гул. С криком взметнулись чайки. В ясном светлеющем небе возникли темные точки, одна жирная и пять маленьких. Они приближались со стороны итальянской границы. Гул нарастал и вдруг заглушился диким, раздирающим мозг воем.
Вой издавал немецкий пикирующий бомбардировщик– «штука». Он летел над Женевским озером в сопровождении пяти истребителей. Легкие юркие «Юнкерсы» выписывали вокруг воющей «штуки» замысловатые фигуры, будто издевались над тишиной и чистотой неба. В первых лучах восходящего солнца мелькали кресты на хвостах и крыльях.
Ося опомнился, схватил Габи в охапку, втащил в номер, закрыл балкон, бросился к двери. Распахнув ее, налетел на Ансерме.
В пижаме, с сеточкой на голове, с лоснящимся от кольдкрема лицом и шевелящимся в беззвучном крике ртом, джентльмен был почти неузнаваем. Он махнул рукой, указал на лестницу, вниз. Ося и Габи помчались по коридору, на первом этаже догнали княжескую пару. Томушка, спускаясь, придерживала длинную ночную рубаху, как бальное платье. На голове торчали папильотки. Тощий лысый Ваня в полосатой пижаме выглядел как заключенный, сбежавший из концлагеря.
Бомбоубежищем служил погреб под кухней. Там уже собрались все обитатели пансиона, включая поваров, горничных и официантов. Последним вбежал Ансерме, закрыл тяжелую дверь.
Электричество вырубили, горела керосинка, тускло освещая полки с продуктами, смутные силуэты людей в халатах и пижамах, бледные лица. Вой проникал даже сюда. Барабанные перепонки не рвал, но на нервы действовал.
– Они не посмеют бомбить, – прозвучало контральто Томушки, – просто пугают.
– Еще как посмеют, – ответил сиплый мужской голос, – они на все способны, хозяева Европы.
– Не говорите ерунды, Мишель! – раздраженно отрезал кто-то. – Они постоянно нарушают наши границы, но еще ни разу не бомбили.
– Кошмарный вой, может свести с ума! Что это вообще такое? Кто-нибудь слышал нечто подобное?
– Я слышал, в Польше, – сказал Ося, – бомбардировщики снабжены специальными сиренами.
– Зачем? – прошептал детский голос.
– Чтобы напугать еще сильней, – ответил женский голос и забормотал молитву.
Габи молчала, уткнувшись лицом ему в грудь. Он поглаживал ее по спине.
– Разве Гитлер объявил войну Швейцарии? – спросил кто-то.
– Перед нападением на Польшу он войны не объявлял, – печально пробасил Ваня, – напал, и все.
– Да, но сначала устроил провокацию…
– Эта сирена и есть провокация, раньше они себе такого не позволяли…
– Обычно их выдворяют наши истребители.
– Почему молчит наша противовоздушная оборона?
– Если их начнут сбивать, они озвереют и сотрут нас в порошок.
– Они и так звери…
– Хуже зверей…
– Господи, это кончится когда-нибудь?
– Успокойтесь, господа, – бодро произнес Ансерме, – бомбить Швейцарию они не будут. Им нужно надежное место, чтобы хранить свое золото, прятать, в том числе и друг от друга. А что в мире надежней швейцарских банков?
– Почему вы так уверены? – спросил Ваня. – Золото прячут одни, бомбят другие.
– Люфтваффе принадлежит Герингу, – объяснил Ансерме, – он руководит грабежом и хранит тут награбленное.
– Нападут и заберут свое золото, да еще чужое прихватят, – угрюмо возразил Ваня.
– Неужели швейцарские банки принимают кровавые деньги? – спросил детский голос.
Кто-то вздохнул и прошептал:
– Деньги не пахнут…