Италия: По агентурным данным, в Финляндию было отправлено из Италии 105 самолетов».
На следующей странице были данные о реорганизации германских ВВС и подробная информация о расположении войск у западной границы. Карты и схемы ясно показывали, что в ближайшее время фюрер планирует захват Дании и Норвегии.
«Ну что ж, разумно, – думал Илья, – у Германии мощный флот, а свободного выхода в Северную Атлантику нет. Британская морская блокада мешает импорту шведской железной руды. Никакие советские поставки этот дефицит не компенсируют. Англичане и французы уже готовятся к переброске войск в Финляндию. Если Норвегия и Швеция пропустят экспедиционные войска союзников, импорт руды будет окончательно перекрыт. А пропустить они в принципе могут. Войска союзников – хоть какая-то защита от немцев. Для немцев, конечно, такой поворот событий – серьезная неприятность, а для нас? Красная армия не может сломить сопротивление маленькой финской армии. Если на помощь финнам явятся англичане и французы, Сталину придется гнать дулами в спину собственную армию, расстреливать по десять человек, чтобы заставить одного пойти в атаку. Выиграть войну такими методами невозможно. Вмешается ли Гитлер и на чьей стороне? Вот уж точно не на стороне Сталина. Он подождет. Война между СССР и союзниками стала бы для фюрера огромным подарком. Если еще при этом нас атакуют японцы на Дальнем Востоке, а с юга попрут румыны… Вон как запрыгал румынский король под впечатлением нашего позора в Финляндии…»
Илья скользил глазами по строчкам, разглядывал карты и вдруг застыл. Расположение частей вермахта вдоль границы, реорганизация ВВС. За пределами рейха, из соседних стран, такие подробные данные получить невозможно. Военный атташе советского посольства в Берлине тоже не в силах все это раздобыть. Тут нужен доступ к самым секретным документам МИДа, военных ведомств, абвера.
Неужели Проскурову удалось восстановить агентурную сеть в Германии? Но без санкции Хозяина даже бесстрашный комдив на такое не решился бы. А санкции не было. Это Илья знал точно. Скорее всего, кто-то из прежних агентов стал настойчиво искать связь. На свидание к агенту отправился человек Проскурова, какой-нибудь незаметный второй заместитель военного атташе или сотрудник советского торгпредства. Для этого санкции не нужно. Зачем тревожить Хозяина по пустякам? Не случайно Проскуров дал информацию без всяких ссылок.
Единственный источник – это, конечно, не сеть, но уже кое-что. Агентов, когда-то работавших в Германии на ИНО НКВД и на Разведуправление Генштаба, Илья помнил по псевдонимам, кодовым номерам, различал по почерку, то есть по характеру информации и манере ее подачи, и сейчас пытался понять, кто это может быть. Он еще раз перечитал текст, подергал себя за ухо, почесал подбородок, пробормотал:
– Ай да комдив, ай да Герой Советского Союза!
* * *
До лета было далеко, но Эмма готовилась заранее. Очень уж угнетала берлинская зима. Снег выпадал редко, таял быстро, оставляя все мрачным, серо-коричневым. Даже в оттепель мучил промозглый холод. Из-за войны вечерами не включали фонари, в домах плотно закрывали ставни. Темные ледяные улицы продувались насквозь колючим ветром.
Перед Рождеством Эмма провела инспекцию своих запасов. Даже угроза военных лишений не могла заставить ее носить будущим летом надоевшие прошлогодние наряды. Всего два платья и одна пара босоножек пережили очередной сезон. Остальное было отдано горничной.
В кладовке стоял старинный сундук, в нем ждали своего часа аккуратно сложенные легкие яркие отрезы, моточки шелковых и хлопковых ниток, спицы, крючки, пуговки. В нижнем ящике комода хранились большая папка с выкройками, модные журналы, французские и немецкие.
Повернув створки трельяжа так, чтобы видеть себя со всех сторон, Эмма куталась, словно в римские тоги, в крепдешин, жоржет, батист, намечала линию проймы, сборки у талии, прикидывала фасон. Свободное годе или скроенная по косой отрезная юбка. Рукав фонариком или узкий, до локтя. Воротничок отложной или на планке.
Шила она вдохновенно, словно бросала вызов холоду, мраку и скверным предчувствиям. Правда, времени свободного почти не оставалось. Рабочий день начинался в девять утра и заканчивался не раньше восьми. Дома вечера пролетали мгновенно. Оглянуться не успеешь, уже полночь, пора спать, глаза закрываются.
Через месяц три чудесных новых платья были готовы. Оставалось подобрать к ним обувь, кушаки, сумочки, шляпки. В Шарлоттенбурге, неподалеку от дома Вернера, был дорогой универсальный магазин. Там вывесили объявление о тотальной распродаже. Можно купить все самое лучшее за очень приятные цены. Эмма взяла с собой Германа, его тоже следовало приодеть к лету.
Герман брел за ней по зеркальным торговым залам, всем своим видом показывая, как ему скучно, насколько он выше этой тряпичной суеты. Самостоятельно покупать себе одежду он не умел, не разбирался ни в качестве, ни в ценах, не помнил своих размеров, при этом был привередлив не меньше Эммы, но, в отличие от нее, никогда не знал, чего хочет.
В отделе дамской обуви Эмма усадила его на диван, сунула ему в руки свежий номер «Вестника Прусской академии», который прихватила с собой, как занятную игрушку для капризного ребенка.
Ей приглянулись несколько пар босоножек. Приказчица принесла нужный размер, опустилась на корточки, застегнула пряжки. Эмма, прихрамывая, прошла по ковру, остановилась напротив большого зеркала, возле дивана, взглянула на мужа. Голова низко опущена, очки съехали на кончик носа, альманах лежал на коленях. Эмма заглянула и прочитала несколько строк на открытой странице: «Существует нордическая и национал-социалистическая наука, которая противопоставляется еврейско-либеральной науке. Для нацизма западная наука и еврейско-христианская религия были заговором против эпического, магического чувства, которое живет в сердцах сильных людей».
«Игрушка оказалась вовсе не забавной», – подумала Эмма, осторожно перевернула страницу и увидела заглавие: «Обращение рейхсканцлера Адольфа Гитлера к участникам съезда германских ученых».
Герман вздрогнул, резко поднял голову, очки упали на открытые страницы, заскользили дальше вниз. Эмма ловким движением подхватила их, подышала на стекла, протерла полой вязаной кофточки, надела Герману на нос.
– Посмотри, какие лучше?
Одна ее нога была обута в коричневую замшевую босоножку на танкетке, другая в белую, лаковую, на низком каблучке.
Герман уставился на ее ноги, проворчал:
– Хм-м, принцип неопределенности, – и, подняв вверх задумчивые сонные глаза, добавил: – Бери обе пары.
Эмма так и сделала. Герман взял у нее коробки.
– Для себя что-нибудь приглядел? – спросила она рассеянно.
– Мне было не до тряпок. – Он многозначительно поднял палец. – Я размышлял о заговоре против магического чувства.
Следующие полчаса Герман примерял летние ботинки. Приказчик приносил все новые пары, присаживался на корточки, шнуровал. Эмма присаживалась рядом с приказчиком, щупала дырчатую замшу, проверяла, не упирается ли большой палец, достаточно ли мягкая пятка. Герман топал, расхаживал перед зеркалами, вздыхал, закатывал глаза к потолку, и на лице его отчетливо читалось: «Боже, когда это кончится?»